— Я люблю тебя, Алиса, — последнее, что я смог произнести.
— И я люблю тебя, — отозвалась она.
Затем мы вместе заснули, всё ещё соединённые изнутри и снаружи тесными объятиями.
4. Глава 4. Алиса
Камиль часто повторяет, что только через доверие и коммуникацию мы можем по-настоящему понять не только других, но и себя. А меня почему-то всегда страшила мысль, что кто-то заберётся ко мне в голову и увидит всё-всё, что там накопилось. Мысли — вообще странная штука. Мне иногда кажется, что возникают он сами по себе и даже раньше, чем я о них успеваю подумать.
В детстве отец постоянно повторял мне, что убьёт любого, кто притронется ко мне. И я ощущала себя настолько нужной, настолько защищённой, что мне не приходило на ум, будто какой-то другой мужчина, кроме него, может быть рядом со мной. Когда подружки в детском саду спросили меня, за кого я выйду замуж, я ответила без промедления: «За папу!». И ещё долго потом не находила в этой идее ничего странного. Ведь папа был для меня всем. Он был сильным, властным, красивым и умным мужчиной. На его фоне мама выглядела невзрачной перепёлкой. Я ревновала отца. Вообще ко всем ревновала, а к маме — особенно. Эта ревность тоже появилась сама по себе. Просто папа был всем, что мне нужно в этом мире. Вот и всё. Никаких загадок. Никаких сексуальных подтекстов.
Камиль много раз объяснял мне, что это проявления классического комплекса Электры. Этот комплекс блокировал мою сексуальность в отношении других мужчин, потому что вся она была направлена к отцу. Но я до сих пор так не считаю. Кам может утверждать, что угодно, но я о себе знаю точно, что с моей стороны не было никакого сексуального влечения к отцу. Не было. Не было. Просто очень сильная любовь. А когда папа погиб, любовь эта никуда не делась, но оказалась запертой в клетке.
Я была на выпускном. Папа сначала вообще был против, чтобы я туда шла. Надо было его послушать. Но ничего особенно страшного на самой вечеринке не было. Мы праздновали прямо в школе: танцевали, чуть-чуть выпили вина — никакого криминала. Разве что я ноги сильно натёрла неудобными лаковыми туфлями. Сами по себе туфли были классные и смотрелись «Вау!», но стопы в них ощущались будто зацементированные. Потому я позвонила домой и попросила папу забрать меня. Он ответил, что сейчас приедет и не приехал.
Я подумала, может, снова уснул. Всё-таки уставший, с работы. И пошла домой пешком босая, без туфлей. А по дороге увидела милицейское оцепление, машины «скорой», два смятых как бумажные фантики автомобиля. Один из них принадлежал отцу. Я упала в обморок.
Потом мне рассказали, что второй водитель выехал на «встречку», пьяный был. А мой папа не пил. Мой папа был лучшим на свете, не только отцом, а вообще мужчиной. И, возможно, мысль о том, что именно я стала причиной его гибели, и поставила барьер между мной и будущими ухажёрами. Элементарное чувство вины, а не какой-то идиотский комплекс Электры. Камиль считает иначе. Я не спорю, но продолжаю придерживаться этой версии.
Единственное, в чём я согласна с мужем по этой части, так это в том, что образ отца стал в итоге для меня прообразом будущего партнёра. Оттого сверстники не вызывали во мне никаких треволнений. А вот мужчины постарше чуточку интересовали. Но я боялась сделать к ним первый шаг, а они на меня не очень-то обращали внимание. Только один стал проявлять симпатию: красиво ухаживал, делал комплименты, гулял со мной по парку за ручку. Он был на тринадцать лет старше и, как выяснилось, женат. Не знаю точно, это ли сказалось на его нерешительности, или он по жизни таким был, но до секса у нас так и не дошло. Пообжимались немного и один раз остались наедине у меня дома.
