– Вот выйду отсюда и сразу поеду в Италию. Во Фьезоле. Там у меня тихий старый дом с садом. Поживу покамест там. Правда, будет еще прохладно. Бледное, но уже ласковое солнышко. К полудню первые ящерицы на южной стене. Вечером колокольный звон из Флоренции. А ночью луна и звезды над кипарисами. В доме книги и большой каминный зал с деревянными скамейками. Можно сидеть у огня. В решетке камина специальная полочка, чтобы бокал можно было поставить. Красное вино – оно тепло любит. И людей никого. Только старички, муж с женой, они за домом присматривают.
Она взглянула на Равича.
– Замечательно, – сказал он. – Тишина, огонь, книги – и мир. В прежние времена это все считалось мещанством. А нынче… Нынче это мечта о потерянном рае.
Она кивнула:
– Вот я и хочу какое-то время там побыть. Месяц. Может, и пару месяцев. Не знаю. Успокоиться хочу. А уж потом снова сюда – и домой в Америку.
Равич слышал, как в коридоре развозят подносы с ужином. Позвякивала посуда.
– Хорошо, Кэте, – сказал он.
Она замялась.
– Равич, я еще могу иметь детей?
– Ну, не сразу. Сперва вам надо как следует окрепнуть.
– Я не о том. Когда-нибудь. После этой операции. Мне…
– Нет, – отчеканил Равич. – Мы ничего не удаляли.
Она вздохнула.
– Вот это я и хотела знать.
– Но это потребует времени, Кэте. Весь ваш организм еще должен перестроиться.
– Не важно. Сколько бы это ни продлилось. – Она пригладила волосы. Перстень на пальце смутно сверкнул в сумерках. – Смешно, что я об этом спрашиваю? Именно сейчас.
– Да нет. Так часто бывает. Чаще, чем мы думаем.
– Мне как-то вдруг все здесь стало невмоготу. Хочу вернуться домой, выйти замуж, по-настоящему, по-старомодному, рожать детей, жить в покое, воздавать благодарение Господу и любить жизнь.
Равич смотрел в окно. Неистовым багрянцем над крышами бушевал закат. Огни рекламы тонули бесцветными тенями.
– Вам, наверно, все это кажется блажью – после всего, что вы обо мне знаете.
– Нет, Кэте. Нисколько. Вовсе нет.
Жоан Маду пришла под утро, в четыре. Равич проснулся, услышав, как отворилась дверь. Он спал, он уже не ждал ее. И сразу увидел ее в дверном проеме. Она пыталась бесшумно протиснуться в дверь с охапкой огромных хризантем. Лица ее он не мог разглядеть. Виден был только ее силуэт и огромные светлые соцветия.
– А это еще откуда? – удивился он. – Это не букет, это роща. Бога ради, что все это значит?
Жоан наконец-то протиснулась с цветами в дверь и, пройдя через комнату, с размаху бросила всю охапку на кровать. Цветы были влажные, прохладные, а листья пахли осенью и сырой землей.
– Подарили, – сказала она. – С тех пор как с тобой познакомилась, меня задаривают.
– Слушай, убери. Я пока что не умер, чтобы лежать под грудой цветов. Вдобавок еще и хризантем. Добрая старая кровать отеля «Интернасьональ» превращается в гроб…
– Нет! – Жоан судорожно схватила цветы и сбросила на пол. – Не смей так говорить! Никогда, слышишь!
Равич глянул на нее озадаченно. Он совсем запамятовал, как они познакомились.
– Забудь! – сказал он. – Я совсем не то имел в виду.
– Никогда так не говори! Даже в шутку! Обещай мне!
Губы ее дрожали.
– Но, Жоан, – попробовал оправдаться он. – Неужто это и вправду так тебя пугает?
– Да. Это не просто испуг. Я не знаю, что это.
Равич встал.
– Обещаю никогда больше на эту тему не шутить. Теперь ты меня прощаешь?
Она кивнула, прижавшись к его плечу.
– Я не знаю, что это. Просто не могу, и все. Как будто рука из темноты тянется. Это страх такой, жуткий, безотчетный, безумный. Он словно меня подкарауливает. – Она прильнула к нему еще сильнее. – Не подпускай его ко мне.
