Иногда Фонарщик останавливался, цокал языком, трескуче выговаривал что-то вроде: «Эх, непорядок» – и решительно шагал в какой-нибудь проулок, такой тёмный, будто в него выплеснули пару цистерн жидкой смолы. Там он проворачивал фонарь одной из цветных сторон, щёлкал по ней ногтем, и пламя на секунду угасало. Зато в глубине мрачного переулка тут же появлялся свой огонёк. Порой это было окно дома – мягкий оранжевый свет, пробивающийся сквозь занавески. В другой раз – сверкающая голубая витрина, или стайка алых мотыльков, или зеленоватый аквариум на подоконнике, или яркие искры бенгальской свечи… Однажды Фонарщик вдруг резко замер и приказал Моргану:
– А ну-ка, спрячься, – и сместил руку пониже, чтоб тот поглубже провалился под пальто.
Сквозь меховую опушку воротника Морган увидел, как из тёмного закутка между двумя помойными ящиками выплёскивается жидкий мрак, точно из пасти дохлого зверя вываливается почерневший язык. «Язык» изогнулся, вытянулся вверх фантасмагорической петлёй – и принял облик сухопарого человека в костюме и котелке, с провалом в ничто на месте лица.
– Брысь, – шикнул на него Фонарщик.
Силуэт изогнулся и хищно вытянул руки-плети. У Моргана тут же горло стиснуло, как обручем.
Фонарщик поднёс к лицу свой фонарь и дунул что есть силы.
Чи заломила руки. Крылышки её затрепетали, а через секунду фонарь плюнул в сторону тени сгустком цветного света – малинового, синего, зелёного, жёлто-оранжевого…
Человекоподобное существо зашипело и втянулось обратно во мрак между мусорными ящиками, только и остался котелок на мостовой. Фонарщик смачно наступил на него всей подошвой и растёр по брусчатке.
– Это что было? – Морган любопытно высунулся из-за воротника, на коленях привстав на сгибе руки великана. Тот насмешливо фыркнул ему в затылок:
– А ты и впрямь не трус, я погляжу. Ай, зараза, хитрец, не прогадал, и впрямь хорошего человека нашёл… А это были крысы, Морган Майер. Только жирные больно. Наелись чужого горя, вот их и пучит. Мелочь, но гадкая. То, что из-под земли выползает, много хуже. И дотуда Чи не достанет, как ни старайся.
Стоять на коленях было неудобно, и вскоре Морган сполз вниз, в уютное тепло. Сердце у Фонарщика билось размеренно и гулко, и звук этот убаюкивал не хуже волшебной колыбельной. За меховой опушкой воротника мелькали улицы, знакомые и незнакомые, площади и парки… Но словно в другом мире, по ту сторону телеэкрана или на книжной иллюстрации. Наконец Фонарщик шевельнул рукой, расталкивая Моргана, и сообщил:
– Приехали, малец. Выгребайся оттуда.
Морган, к тому времени совсем разомлевший, послушно соскользнул под пальто на мостовую. Ему было сонно и тепло. Он вежливо поблагодарил Фонарщика за помощь, поклонился на прощание Чи и, пошатываясь, поплёлся к крыльцу. То, что в доме горят все окна на первом этаже, он осознал не сразу. Дверь была заперта, но стоило поскрестись ключом в замок, как её тут же распахнули.
– Боже мой, Морган, я так волновалась!
И только оказавшись в объятиях матери, заплаканной и пахнущей вместо обычного лимонного льда успокоительными, он в полной мере прочувствовал своё состояние. Лёгкий звон в голове обернулся тупой болью. Затылок и шею стянуло что-то липкое – очевидно, подсохшая кровь. Куртка была в грязи. Портфель с документами куда-то делся… Если бы не ощущение тепла и удивительно яркое воспоминание о Чи, танцующей в фонаре, то Морган мог бы подумать, что всё произошедшее – плод его больного воображения.
