Кайлу тихо опустился на бревно. Смутное тревожно-тянущее чувство заныло где-то в повздошье и отдало в сердце. Странное ощущение. Как в детстве, когда боишься заснуть холодной зимней ночью, потому что вокруг стойбища воют ныкты. Отец и мать лежат рядом и вновь и вновь повторяют, что бояться нечего, в хижину ни один ныкта не зайдёт – тут заперт вход и горит очаг, а ещё у отца есть копьё и он убьёт любого ныкту – но всё равно тревога долго не даёт уснуть. И он маленький прижимался к тёплому боку матери, заворачивался в шкуры с головой, но продолжал слышать этот вой: тоскливый и тягучий. Вот и сейчас было такое же ощущение смутной тревоги. Будто бы этот непонятный визит каким-то образом касался его – Кайлу.
Сам Тайса не был охотником. Точнее, он, конечно, охотился – как иначе-то? – но среди охотников стойбища не числился. Он и волосы заплетал не так как все. Все взрослые охотники носили косу сзади. Молодёжь, подражая им, заплетала косу сбоку, справа – на руку охотника. Располагать косу так, как это делали охотники, никто не имел права. Молодые же девушки могли иногда заплести косу слева – на руку матери, или же просто стянуть волосы позади ремешком. Тайса же, почему-то, носил две косы по бокам. Что это значило, не знал никто. Отец рассказывал Кайлу, что отец Тайсы был замечательным охотником, одним из лучших в стойбище – но его на охоте заломал и загрыз огромный кошх и молодой Тайса, вроде бы, видел это своими глазами. Мать же Тайсы, не выдержав боли от потери мужа, пошла на то место, и вскрыла себе горло острым костяным ножом, тоже на глазах у сына. Так рассказывали, но никто точно не знал. Тайсе тогда едва минуло пятнадцать вёсен, и с тех пор он жил один в опустевшей хижине на краю стойбища. Никто не знал, почему так случилось, но его вдруг стали бояться. Тайса был высокий, жилистый и слегка сутулый. Его привыкли редко видеть в стойбище. На сборы племени он почти никогда не приходил. А если и приходил, то сидел где-то с самого края, тихо слушая. Охотился он, заходя куда-то очень далеко. Почти всегда он имел с собой сушёное, нарезанное узкими кусками, подсоленное мясо. У него был лук, который он сделал сам, но никто и никогда не видел, как он из него стреляет. Тайса всегда приходил в стойбище со снятой тетивой и луком, завёрнутым в кожаное покрывало. Почему он был таким, и как у него получалось жить вот так, наособицу, никто не знал. Зато Кайлу понимал очень ясно, что, если бы вдруг кто-нибудь ещё вздумал вести себя подобным образом, то все носящие копьё, вмиг бы объяснили ему законы жизни стойбища. Но Тайсу не трогали даже старшие охотники, а младшие и подавно не пытались это делать. Ему уже было два-на-десять и четыре весны. Другие в его возрасте уже находили себе женщину, но Тайса продолжал жить один. Зимой ему всё-таки приходилось возвращаться в хижину и жечь дрова в очаге. Это было видно по дыму из дыры в накате крыши. А поздней весной он часто и надолго уходил из стойбища, и никто не знал, где он охотится. Вот так он и жил среди людей стойбища сам по себе, ни с кем не общаясь и почти не показываясь на глаза. Зачем же он приходил?
Понемногу становилось светлее. Сонно шевелясь, стали просыпаться остальные молодые охотники. Ллайна почёсывая щеку, подняла голову с бедра Хиты – та тоже ворочалась, собираясь вставать. Только Сийна самая младшая продолжала сладко спать, приоткрыв рот во сне.
