– Почему думаешь, что не взял?
– Узнал по шагу.
Сашка молчал.
– На том месте, где погиб первый, большая топь. Надо спешить туда, пока она не раскисла. И там я покажу тебе птицу.
– Пойдём? – тихо сказал Сашка.
– Кочуем, – поправил старик, но не двинулся с места, всё так же блаженно грел на солнце лицо.
– Якутский алмаз, – пробормотал Сашка. – Надо же так.
– Скоро умру, – думая о своём, вслух подытожил Сапсегай. – Солнцу радуюсь, значит, скоро умру.
Он вынул из-за пазухи два деревянных диска, скреплённых ремешком.
– Сделал, пока тебя ждал.
– Что это?
– Очки для весны. Чтобы не болели глаза.
– Как носить?
– Там дырочки. Величиной с иголку. Маленько видно.
– Я и так ничего не вижу.
– Легче будет учиться, – сказал старик. – Я знаю, что ты учишься быть слепым, – хитро улыбнулся он. И неожиданно заключил: – Из тебя мог бы получиться эвенк.
– Спасибо. Лучшего мне не говорил никто. Даже когда был чемпионом.
– Всё! – остановился старик. – Теперь я показал тебе всё.
Плоская равнина с крохотными лиственницами, редкими пятнами снега лежала перед ними. Горизонт сливался с однообразно серым небом. Это было то, что когда-то Джек Лондон образно и точно назвал «страной маленьких палок».
– Как ты нашёл место? – спросил Сашка.
– Я эвенк. Мне надо пройти один раз, чтобы потом вернуться точно.
Рядом с ними в обрамлении кустиков ивняка была голая заплывшая площадка. Ослизлый кусок льда выглядывал из-под бурой, расплывающейся на солнце жижи.
– Он сильно кричал, – сказал старик.
– Раскопать бы. Похоронить как следует. Впрочем, глупости. Надо памятник сделать.
– Ничего не трогай, Саша. Он хорошо лежит.
Они вышли на берег речки. Лёд был синий.
– Смотри! – показал Сашка.
В кустарнике стояли два ветхих деревянных креста.
– Давние люди, – сказал Сапсегай. – Сколько помню, они такие стоят. Там в лесу церковь есть. Дома были, сгорели, однако. Давно, дед мой плохо помнил.
Слепота
Сашка коротким ломиком бил яму во льду. Залитая весенним солнцем равнина лежала кругом. Дремотно курился дым возле яранги.
– Замечательный ледник, – похвалила Ольга, заглянув в яму.
– А ты не хотела! Тут целое стадо заморозить можно. Представляешь: жара, а ты строганину жуешь.
– Очень вкусно, – засмеялась Ольга.
Сашка вытер пот, согнулся и, яростно выдыхая, бил и бил ломиком лёд. Осколки врезались в лицо. Сашка снял кухлянку и остался в одной мятой грязной ковбойке.
– У тебя лицо красное-красное, – заметила Ольга.
Сашка не ответил и всё колотил лёд. Ольга ушла.
Сашка разогнулся, и вдруг тундра закачалась, поплыла перед ним, он опёрся о край ямы, рука скользнула, Сашка упал, встал и широко раскрытыми глазами стал смотреть кругом.
– Са-а-ша! – раздался отчаянный детский крик. – Дядя Саша!
Девчонка со всех ног бежала по жёлтой тундре: короткое платьишко, меховые штаны и смешные ботинки с загнутыми носками.
– Дядя Саша! Птицы! Птицы же! Они! Ой, какие! К вам, к вам…
– Не вижу! – тихо сказал Сашка. – Не вижу… Совсем.
Розовые чайки с тихими криками покружились над ним.
– Не вижу! – крикнул Сашка.
Птицы взметнулись и в порхающем полёте направились прочь.
– Не вижу! – Сашка бил кулаком о лёд; по лицу, смешиваясь с потом и грязью, текли слёзы.
– Они здесь, – говорила девчонка. – Вот прямо.
– Розовые?
– Очень!
– Красивые?
– Очень! – Девчонка в замызганном платье и смешных ботинках с загнутыми носками смотрела на землю. – Очень красивые. И всё кружат, кружат.
