Труды по россиеведению. Выпуск 3 - страница 56

Парадоксально, но в России упорно не замечают, что государственность никогда не ощущала себя достаточно сильной, зато всегда стремилась казаться таковой. Со своей стороны, интеллигенция, отчаянно пытаясь найти путь к народу, со второй половины ХIХ в. вольно или невольно стала толкать его на бунт. Взаимообман вел к взаимопровоцированию. Это и породило революционный кризис начала ХХ в. Впрочем, по своему психологическому наполнению он был вполне изоморфен Смуте XVII в., а равно и новейшей «революции» конца ХХ в. И эта последняя смута – пусть кто-то по недомыслию именует ее реформами, «транзитом» или стабилизацией – продолжается.

В горбачевской перестройке не было ничего принципиально нового сравнительно с политико-модернизационными потугами начала ХХ в. Не случайно и то, что перестройка заметнее всего проявила себя в «гласности» – людям попросту надо было выговориться, об остальном они почти не задумывались. При этом довлело «моральное» осуждение прошлой истории и нынешней власти. Преобладание эмоций над правом позволяет подбираться к власти диктаторам. Путин не случайно так же вкрадчиво, но уверенно двинулся к авторитаризму, как Сталин во времена нэпа. Первая личина тиранов почти всегда демократическая – это было известно со времен Сократа.

В России эмоционально заквашенная «смута в умах» имеет куда большее значение, чем «политические» кризисы. Общественные психозы во имя освобождения от какого бы то ни было «засилья» по своей охлократической природе не могут породить ничего, кроме худшего воплощения несвободы. И этот соблазн особенно велик в критических ситуациях. В свое время А. Тойнби заметил: «Если и немцам не удалось устоять перед Гитлером в ХХ в. христианской веры, то могут ли другие народы мира – христиане, мусульмане, евреи, буддисты или индусы – быть уверенными, что в один прекрасный день они не повторят опыта немцев..? Должно быть, существует нечто вроде первородного греха в человеческой натуре, к которому как к магниту притягиваются идеи Гитлера. Мораль заключается в том, что человеческая цивилизация никогда и нигде стопроцентно не защищена. Она всегда лишь тонкая корочка традиций над кипящей лавой пороков, в любой момент готовой вырваться на свободу. Цивилизацию никогда нельзя воспринимать как должное, цена за нее – вечная бдительность и непрерывные духовные усилия» (9, с. 274).

В России нет надзирателя над государством, а оно само способно лишь заставить одних бюрократов делать вид, что они следят за другими. И когда главный узурпатор свободы в лице государства предстает банкротом, бунт «бессмысленный и беспощадный» – этот апофеоз несвободы, порожденный стремлением к освобождению от власти, ставшей «чужой», – ставится в повестку дня. При этом лишний раз обнаруживается, что россиянин никогда не уважал свободы другого. Поэтому от русской смуты не приходится ничего ждать, кроме деспотии.

Следует учитывать и то, что русский крестьянин, этот носитель «национального духа», издавна привык придуриваться перед барином и/или перед властью. Со временем это выросло до «двоемыслия» и даже «двоедушия»: люди говорили и делали вовсе не то, о чем думали и чего им хотелось. Именно этот тотальный (само-)взаимообман доводит эмоциональное перенапряжение до критической точки. И тогда возникает соблазн «легких решений».

Бывают времена, когда рыхлое, не структурированное естественным путем, лишенное своих органичных институтов и ценностных ориентиров, «смущенное» социальное пространство уподобляется губке, впитывающей в себя не только достижения, но и отходы человеческой истории. Такое в истории России уже случалось. Трудно сказать, чего оставалось больше, но получалось «как всегда». Это связано с устойчивостью типа личности, не привычной к свободе и самостоятельному выбору. «В демократии народ подчинен своей собственной воле, а это очень тяжелый вид рабства» (1), – заметил еще в 1905 г. М. Волошин. Вероятно, потому «усталый раб» Пушкин в конце жизни жаждал «покоя и воли». Создается ощущение, что это почти стандартная форма эскапизма от российской государственности и производного от нее «общества». Г. Федотов некогда писал, что воля торжествует или в уходе от общества, или в насилии над людьми (10, с. 280).