Труды по россиеведению. Выпуск 4 - страница 55

В 1990-е годы вместо того, чтобы беспардонно вмешиваться во внутренние дела России, США и НАТО следовало обеспечить Москве максимально благоприятную внешнюю среду безопасности и перспективы глубокого вовлечения в военно-политические и экономические международные институты Запада. Ведь в тот переходный период Россия была совершенно открыта для такого сотрудничества, приветствовала его позитивное влияние на процесс строительства демократии.

Но все было сделано с точностью до наоборот: наряду с вовлечением во внутренние дела России Запад спешил в максимальной степени воспользоваться внешнеполитической и военной слабостью Москвы, чтобы «застолбить» как можно больше преимуществ, пока она не начнет отстаивать свои собственные национальные интересы. Это вызывало возмущение подавляющей части нового политического класса, считавшего, что Россия выиграла холодную войну, обретя государственность и суверенитет. Именно политика Запада в отношениях с Россией наряду с «шоковой терапией» явилась самой серьезной причиной ослабления с начала 90-х годов российских демократических партий и движений. Международный курс США все больше походил на внешнюю практику СССР, против которой выступали советские демократы и диссиденты до августа 1991 г.

Как отмечалось выше, стратегия Запада выразилась в расширении НАТО на восток, в попытках подорвать СНГ и ОДКБ, в навязывании России неравноправных договоров по разоружению21, наконец, в односторонней позиции альянса по югославским конфликтам, завершившимся массированными авиационно-ракетными ударами по Сербии и массовым изгнанием сербов из Косово. Все это делалось вопреки бессильным протестам Москвы, используя непоследовательность ее внешней политики. Война в Югославии в 1999 г. была поистине поворотным пунктом в отношении российской общественности и политических кругов к НАТО и США. После этого оно неуклонно ухудшалось; исключением был кратковременный всплеск доброго сочувствия после атаки террористов на Нью-Йорк и Вашингтон 11 сентября 2001 г.

Реальное отношение к России большинства политиков в США и значительной их части в Западной Европе в первые полтора десятилетия после холодной войны наиболее откровенно выразил известный английский политолог Лоуренс Фридман: «Нет более никакой конкретной причины классифицировать Россию как “великую державу”, – писал он. – …Поэтому она не может более ожидать привилегий, уважения и особой деликатности в отношении к ее интересам, которые обычно оказываются великой державе. Ее возражения против тенденций, которые она считает неблагоприятными для себя, или ее обязательства, которые, как она думает, принесут ей международное доверие, более не имеют значения» (19, с. 26). Подобное отношение к такой стране, как Россия, рано или поздно должно было вызвать мощную и враждебную обратную волну. Именно на этом внешнем и внутреннем фоне в стране сменилось руководство; надежда российской демократии президент Борис Ельцин назначил преемником Владимира Путин.

Для более глубокого понимания ситуации в России и отношения общества к Путину в первые два срока его президентства важно определить исторические и социально-экономические точки отсчета. По сравнению с передовыми странами Запада демократические институты России находились в эмбриональном состоянии, а реальная политическая жизнь сильно расходилась с формальными конституционными механизмами, процедурами и законодательными нормами. Большинство населения страны воспринимало такое положение как данность. Политическая элита делилась на тех, кто стремился приблизить политическую жизнь страны к конституционным стандартам, и тех, кто считал сложившуюся систему неформальных отношений органичной для России и прекрасно приспособился к ней с изрядной политической и материальной выгодой для себя (к последним относятся и российские неоконсерваторы/«неоконы» – либералы-оппортунисты 90-х годов, ставшие через десять лет ярыми националистами и приверженцами авторитарной власти).