Туанетт. Том 2 - страница 10

– Милый граф, вы так молоды, поэтому не стоит обращать внимание на такие мелочи, как экзамен! Я знаю, что вы ещё объедете всю Европу, многое нам расскажете и в дальнейшем об этом провале будете вспоминать с улыбкой, – подбежав к нему в университетском коридоре, протараторила тираду некая девица и тут же исчезла.

Лёва изумлённым взглядом проводил её, но больше никого не заметил и вышел на улицу. «Чудеса, да и только, кому расскажешь – не поверят, да и нужно ли говорить об этом?»

Утром он узнал, что Николенька скоро уезжает. Сергей с Митей стали полностью самостоятельными, а он теперь остаётся совсем один, как будто былинка в поле, и настроение его снова испортилось. Дойдя до дома, он присел на скамейку в саду, наслаждаясь запахом цветущих яблонь и черёмухи, и не заметил, как задремал.

– Вы, Лёва, так усердно занимаетесь, что того и гляди окажетесь под скамейкой, – легонько толкнув его, произнёс подошедший Николенька.

– Уже отзанимался и провалился на истории с географией.

– Слышал. Попечитель Мусин-Пушкин также советует плотно пару летних месяцев позаниматься и в августе пересдать! Огорчаться, Лёва, по этому поводу не надо. Как говорится, игра стоит свеч!

– Вы правы, Николенька, – ответил Лёва, переживая, что в это лето ему не придётся увидеть любимую тётеньку Туанетт.

– Милый Лёва, я понимаю твоё огорчение, но отчаиваться ни к чему.

– Ты думаешь, что мне сейчас легко? У тебя всё понятно, и я верю, осенью станешь студентом, а что ждёт меня, пока непонятно!

– Как это? – невольно вырвалось у младшего брата.

– Поверь, хуже всего – неизвестность!

– Но вы, Николенька, пока мы будем учиться, можете пожить с тётенькой в Ясной.

– Нет, Лёва, пока есть желание, надо служить, как покойный папенька. Помещиком быть я не собираюсь, а жить трутнем не желаю, поэтому мне и грустно, что я расстаюсь с вами.

Лёва, только что готовый разрыдаться от жалости к самому себе, был, что называется, ошарашен признанием старшего брата, и ему стало неимоверно стыдно за свой эгоизм.

– Вы знаете, Николенька, мы постоянно будем думать о вас, и вы, пожалуйста, почаще пишите нам.

И тут он окончательно осознал, что брат уходит во взрослую жизнь. Ему почему-то вспомнился его переход из тётенькиной комнаты в комнату мальчиков. Здесь всё было намного серьёзнее. «Какая это будет жизнь и как она сложится для него, средних братьев и для Николеньки?»

Дети писали редко. Больше всего – старший, Николенька, который сообщал, что у них всё хорошо, живут они самостоятельно, тётушка Пелагея почти каждый день к ним наведывается. «Я понимаю, – рассуждала Ёргольская, – старшим детям в Казани хорошо, но зачем она забрала Машу с Лёвой, тем более что они не хотели уезжать?» Теперь же она каждой весточке из Казани была рада. Два года дети в Ясную Поляну не приезжали. Ёргольская, понимая, что положиться на управляющего нельзя, время от времени наезжала туда. В начале 1844 года она вдруг получила письмо из Казани от Пелагеи Юшковой.

«29 января 1844 года. Я только что получила письмо Пьера Воробьёва, из которого ясно вижу, что произошла неразбериха в опекунских делах. Г-н Языков, я полагаю, в коротких отношениях со всеми судейскими, поскольку он нуждается в их поддержке. Воейков же хочет доказать противное.

Дорогой друг, отправься ещё раз в деревню, чтобы узнать, что произвело раздор между опекуном и Пьером. Этот последний написал мне также, что очная ставка Языкова с г-ном Воейковым заставила последнего целиком встать на сторону Семёна Ивановича. И вот, как он выражается: “Во всех беспорядках остались виноваты мы и…” Я понимаю, что под этим “и” моё имя и имя моей бедной сестры… Я уверена, мой дорогой друг, что ты постараешься немедленно информировать меня относительно всего, что сможешь обнаружить. Поверь, я очень обеспокоена всем этим. Может быть, я плохо поместила своё доверие? Жду твоего письма с огромным нетерпением…»