Глава 4
Много журналистики
…А писательское собрание продолжается. Меня начинает беспокоить молчание Сергея Павловича Новоселова, который Друг, то есть я полагала, что друг. Он не проронил ни слова, и такое впечатление, будто вообще не собирается говорить.
Не поднимаясь со всего места, тихо и довольно вяло начинает рассуждать Константин Святославович, наш Философ, по образованию, профессии и по духу:
– Татьяна… э-э-э… неплохо пишет, весьма неплохо, вот и Владислав Петрович Рябинин хвалит её, а к нему мы, безусловно, должны прислушаться, безусловно! Но понимаете… э-э-э… почему она смотрит на Запад? Зачем в одной из повестей действие происходит в Париже? Патриотизм, знаете ли, штука такая, его никто не отменял. А у Соловьевой в повести собор Нотр-Дам появляется в нескольких сценах. Так что не знаю, не знаю, можем ли мы, так сказать, взять на себя… э-э-э…ответственность и… рекомендовать Татьяну…
– Ну вот, начал за здравие, а кончил за упокой! – смеется Михаил Романович.
Атмосфера же постепенно накаляется! Было бы любопытно наблюдать за ситуацией со стороны, но я-то внутри, точнее, в центре этого круговорота!
С какой силой одни ругают мои повести, с той же или еще большей силой и страстью другие их отстаивают! Словно раскаленные стрелы летают по залу!
– Мне рассказы и повести Татьяны не понравились, читать было неинтересно, всё, точка! – категорично заявляет еще одна Валентина, подружка Чертановой.
– Это не аргумент: «мне не понравилось»! – резко отвечает ей Сергей Викторович. – Я знаю людей, которым Булгаков не нравится, один мой знакомый четыре раза начинал читать «Мастера и Маргариту», но так и не смог закончить, говорит «написано скучно». Но это не значит, что Михаил Афанасьевич плохо пишет! Вы конкретно скажите, чего вам не хватило!
– Повесть «Искушение» затянута! – звонко настаивает поэт Ангелина, словно ей, с именем от слова «ангел» претит всякий разговор о грехах и искушениях.
– Да где же «затянута»? – горячится Михаил Романович. – Наоборот, написано динамично, чувствуется внутреннее напряжение, и мне, как читателю, интересно, что дальше! А стихи еще больше раскрывают душу героини, и многое становится понятно. Разве вы, как женщина, не чувствуете? Там есть… состояние тревожного наслаждения!
– А зачем вообще в повести – стихи? – перебивает Ангелина. – Пусть Татьяна уже выберет: стихи или проза!
– Слушайте, вы ерунды-то не говорите! – не выдерживает Сергей Викторович. – Если у человека получается и стихи писать, и прозу, почему он должен «выбирать»? Лермонтов поэт? А зачем он написал «Героя нашего времени»? Низзя было этого делать! – откровенно смеется Сергей. И продолжает: – Вообще, на мой взгляд, эти критерии устарели – принимать человека в Союз писателей только как поэта или только как прозаика. У нас есть поэты, которые потом начинают писать прозу. Ну, давайте им запретим, что ли! Мы знаем прозаика – Юрия Полякова, а ведь сначала он издал два сборника стихов, его, по-моему, и в Союз писателей как поэта приняли. Уже после появились его знаменитые повести…
Облаком возникает общий шум, и чтобы перекрыть его, Михаил Романович говорит громко, почти кричит:
– Кого тогда принимать, если не Татьяну?!
У меня появляется ощущение, будто поэты-писатели говорят о разных людях, а не обо мне одной, о разных книгах, настолько противоположны их суждения! Одни пылко меня защищают, другие остервенело пытаются укусить.
