Снял шляпу – и, не желая бросать её на сено, надел на тут же приклонившего голову простоволосого молдаванина.
Грек оказался лысым: волосы росли только за ушами и на затылке. Лысина его была как бы в чёрной крупе. На макушке росли несколько длинных волос.
Степана усадили.
Будто кукле, грек впихнул ему в зубы несколько зёрен. Ещё полгорсти пересыпал Степану в ладонь.
То был гашиш.
Не дожидаясь, когда невольник начнёт жевать, грек принял от молдаванина иглу и, заметно уставший, начал зашивать разбитую голову Степана, шумно дыша через нос.
Перемазав снадобьями, голову крепко перевязали.
Затем грек зашил ему бок, плечо, живот, бедро.
Торчащие нитки посыпа́ли едкой мукой.
Сняв с молдаванина шляпу, грек обмахнул себя ей несколько раз и вернул себе на голову.
– Ферте то афепсима! (Принеси отвар! – греч.) – велел служке.
…молдаванин вернулся с кувшином и поставил Степану на грудь.
Степан расслышал запах – и сразу же, уперевшись на локоть, пригубил.
– О Тэос на сэ филай, калэ му Эллина! (Спаси тебя Господь, добрый грек! – греч.) – сказал, облизываясь.
…грек уже выходил и, поправляя шляпу, не обернулся.
На ногах его были сандалии. Одну, сползшую, он ловил ногою, усаживая, как следует.
Штаны у грека были короткие, а ноги – в густом поседевшем волосе и худые.
…днём его снова мутило, бросая то в жар, то в озноб.
Изводила сломанная нога. Тошнотворно кружилась голова. Чесались подшитые бока. В ноздри и в уши лезла мошкара. Раны облепляли мухи.
…в кувшине был маслак: отвар сухих листьев конопли.
Изредка отпивая по глотку, Степан еле-еле забылся к полуночи.
Караульные во дворе каждый час били в барабан.
Раздавался крик:
– Каравыл! (Стража! – тат.)
– Дестур! (Внимание! – тат.) – кричали в ответ.
…очнувшийся в ночи Степан отчётливо слышал, как ночной янычарский караул разговаривает через ворота с тюремной стражей.
На янычар лаяла собака. Её отгоняли.
…проснулся – засветло, от крика муэдзина.
Муэдзину отзывались азовские петухи.
За ночь смрад осел.
Принесло новые запахи: горячих лепёшек, поднятой первой повозкой пыли, кальянного дыма, кофе, конюшен.
…отвлекая себя от зуда и головокруженья, Степан теребил свой заплывший глаз, на ощупь пытаясь осознать, где бровь, где глазница.
Поддев мизинцем, натянул, претерпевая рассыпающиеся всполохи боли, веко – и в образовавшуюся щёлку, сквозь колтун слипшихся ресниц, разглядел вторым глазом сначала заплесневелую стену напротив, а затем, ища свет, – трепетанье смоляного факела в щели над дверью.
Вслух засмеялся: одна рука, одна нога, полтора глаза – тряпичная кукла! И ничего ж: дышит, мыслит, зрит.
Кормили хилой овощной похлёбкой с очистками.
Лях ругался на кухарей, приносивших кормёжку, требуя иных угощений.
– Дьябэльские помёты! Подайче менса! (Чёртовы дети! Подайте мяса! – пол.)
Те, оставив корзину с битыми яблоками и подгнившими луковицами, молча уходили.
У ляха того был свой, за выступом, угол.
Разминая кости, лях вышел оттуда и встав напротив; разглядывал, будто на торгу, Степана.
Русые волосы ляха были расчёсаны гребнем. Голову он имел, как дыню, вытянутую. Глаза его казались как бы вдавленными и смотрели борзостно.
Белый атласный жупан, хоть и драный, выдавал в нём шляхетское происхожденье. Роста он был малого, но держался так самоуверенно и прямо, что выглядел высоким.
Степан не стал играться с ляхом в гляделки – и сразу смежил очи.
Лях цыкнул и отошёл.
Серб старался Степана не беспокоить: сидел, навалив соломы под спину, у другой стены. С хрустом чесал бороду. Размахивая руками и шёпотом ругаясь по-сербски, отгонял мух.
