Степан задрал край плошки, глядя, сколько ещё осталось луковичного крошева. Ничего не ответил.
Серба молчанье Степана нисколько не обидело.
…он ещё обсасывал совсем уже белую кость, когда вошёл лекарь: ссутуленный, в широкополой шляпе, грек. Чёрные его глаза смотрели устало и блёкло.
Сразу поднявшийся Стеван, часто кланяясь, уступил ему место.
Не глянув на серба, грек присел.
Тут же, торопясь, с коробом на боку явился его молодой, смуглый служка, по виду – из молдаван. Худощавый, с тёмной, в сливовый цвет щетиной.
В коробе лежали, топорщась в стороны, пучки трав, перезвякивали многочисленные склянки с мазями и отварами. Запах от короба шёл настолько сильный, что перебивал здешний смрад.
Серб, ничем не смущаясь, всё стоял за спиной у грека, то заглядывая в короб молдаванина, то, повеселев, кивая Степану: тебя поправят, казак!
Грек, не оглядываясь, показал сербу рукой: уйди, от тебя тень.
Кисти его были тёмными, с поношенной, дряблой кожей, а ногти – длинными.
Немилосердно он мял голову, шею, грудь, бока Степану. Кривил губы, ломая их не надвое, а натрое, как волну.
Не оглядываясь, махнул рукой служке. Тот достал нож.
На Степане разрезали рубаху и шаровары. Он стал наг.
Вонючую рвань его грек брезгливо отбросил ногой.
Тело Степана было покрыто многими ссадинами. Из многочисленных ран на ногах и на боку подтекало. Где-то кожа синела, где-то подтёки оказались тёмными до черноты. Надрывно белела вылезшая из плоти кость сломанной ноги. Топорщилась кость грудины.
Он был как ящерица, которую переехало колесо.
…принесли и воткнули над изголовьем Степана смоляной факел.
Подивился, сколь гадок он при лохмато трепещущем пламени.
Молдаванин напоил из кружки горьким отваром.
Завалили на бок.
Сырой тряпкой молдаванин отёр ему голову, грудь, спину, зад, ноги.
Долго смазывали драные раны и синяки.
Он понимал каждое слово, что бросал лекарь служке:
– Липос хинас… холи… охи афти… нэ… (Гусиное сало… желчь… не ту… – греческий.)
…обстригли грязные, слипшиеся волосы на голове.
Затем грек долго, порой касаясь щеки и лба Степана длинным усом, мял ему виски, темя, затылок.
…дали в зубы жгут.
– Ми м’энохлис… (Не мешай… – греч.) – сказал грек, всё так же не глядя на Степана. – Мэ каталавэнис? (Понимаешь меня? – греч.)
Молдаванин упёрся Степану в плечи, нависнув над ним.
Грек, помяв недвижимую Степанову руку, вдруг вправил её одним рывком. Молдаванин, озирая стену перед собой, жевал и улыбался.
Степан глядел ему в подбородок, в ленивой истоме заметив: нет гайтана на шее.
«…оттого, что побасурманился малый», – ответил сам себе.
…теперь грек, сделав разрез на сломанной ноге, лазил внутри плоти тонкими пальцами.
Серб, вставший с другой стороны, хмурился и, вздымая брови, ошарашенно вглядывался в Степана.
Подолгу сдерживая дыхание, Степан выдыхал через нос. Время от времени сильно жмурился.
Грек прогонял его боль. Происходившую с ним муку Степан считал наказаньем не себе, а самой боли, которую травили, как зверя.
Наконец, поняв, как собрать перелом, и враз обильно вспотев, грек поставил кость на место.
…липкий от духоты молдаванин вглядывался в Степана: в сознании ли тот…
Степан сплюнул жгут и терпел так.
На сломанной ноге сделали перевязку – мягкая, пока заматывали ногу, она тут же каменела.
Следом ловко поставили крепёж: две струганные крепкие палки, жёстко связанные тонкой бечевой.
…закрыв глаза, грек, стоя, с минуту отдыхал.
