Туристы: волчья кровь - страница 2

Серёжа, напротив, казался непрошибаемым. Он ходил по дому, гремя посудой, включал шансон на старом магнитофоне и курил одну сигарету за другой. Но даже он замечал, что Ваня изменился. «Хватит ныть, – бросил он однажды, швырнув брату кусок хлеба. – Мать сама себя угробила. Ты тут ни при чём». Ваня молчал, сжимая кулаки. Он хотел закричать, что это неправда, что он ударил её, что проклятие реально, но слова застревали в горле. Серёжа, раздражённый его молчанием, схватил его за воротник. «Слышишь? Очнись, или сгниёшь, как она!» Ваня вырвался и выбежал на улицу, где холодный ветер хлестал по лицу, но не мог заглушить голос матери в его голове.

Через неделю Ваня перестал говорить. Он сидел в углу, обхватив колени, и раскачивался, шепча что-то невнятное. Серёжа, вернувшись с очередной «работы» для рэкетиров, нашёл его с ножом в руке. Ваня не пытался порезаться – он просто смотрел на лезвие, как на старого друга. «Ты что творишь, идиот?» – рявкнул Серёжа, выбивая нож. Ваня поднял на него пустой взгляд. «Она меня зовёт, Серёг. Я должен к ней». В ту ночь Серёжа не спал, сидя у двери Ваниной комнаты, боясь, что брат сделает что-то непоправимое.

Утром всё закончилось. Ваня, дождавшись, пока Серёжа задремлет, разбил зеркало в ванной и попытался перерезать вены осколком. Кровь текла медленно, но он не чувствовал боли – только облегчение. Серёжа ворвался, разбуженный звоном стекла, и, выругавшись, затянул его руку тряпкой. «Дурак, жить надо, слышишь?» – кричал он, таща брата к соседям, чтобы вызвать скорую. Ваню забрали в городскую психиатрическую больницу, а Серёжа остался стоять у дома, глядя на удаляющуюся машину, сжимая кулаки до боли.

Больница пахла хлоркой и отчаянием. Ваню поместили в палату с обшарпанными стенами, где свет ламп был слишком ярким, а тишина – оглушающей. Днём он лежал, глядя в потолок, а ночью кричал, когда кошмары возвращались. Врачи пичкали его таблетками, от которых мысли становились ватными, но голос матери не уходил. «Ты убил меня», – повторяла она, и Ваня верил. Он рисовал её лицо на обрывках бумаги, пока санитары не отбирали карандаш, боясь, что он использует его против себя.

Серёжа навестил его через месяц. Он вошёл в палату, неся запах сигарет и улицы, и бросил на кровать пакет с апельсинами. «Живой ещё?» – буркнул он, садясь на стул. Ваня, осунувшийся, с тёмными кругами под глазами, кивнул. Между ними повисла тишина. Серёжа кашлянул, пытаясь скрыть неловкость. «Слушай, Вань, я не мастер говорить… Но ты нужен мне. Там, снаружи. Без тебя я… не справлюсь». Ваня посмотрел на брата, впервые за долгое время чувствуя что-то, кроме вины. Но вместо ответа он отвернулся к стене. Серёжа стукнул кулаком по стулу и ушёл, пробормотав: «Выкарабкайся, слабак».

Через два года после смерти Анны Ваню выписали из психиатрической больницы. Надпись кровью – «ПРОКЛЯНАЮ УБЛЮДКИ» – всё ещё преследовала его, но кошмары стали реже, а голос матери в голове притих. Таблетки и разговоры с врачами притупили его боль, но не вернули прежнего Ваню. Он был тенью себя: бледный, с ввалившимися щеками, он едва говорил и вздрагивал от резких звуков. Психика, сломанная чувством вины, держалась на тонкой ниточке. Больница, казалось, просто устала его содержать, вытолкнув обратно в мир, к которому он не был готов.

Серёжа, напротив, закалился. Работа на рэкетиров сделала его жёстче, но забота о брате висела тяжёлым грузом. Деньги от бандитских дел уходили на лекарства и еду для Вани, но их едва хватало. Серёжа видел, как Ваня сидит часами, глядя в пустоту, и чувствовал бессилие. «Ты должен жить, Вань», – говорил он, но слова тонули в тишине. Однажды ночью, сидя на крыльце, Серёжа решился. Если честной работы не хватало, он возьмёт у своих. Он был всего лишь пешкой в банде, и крупные суммы проходили мимо него. Почему бы не урвать кусок?