Читать онлайн Этта Гут - Твердый орешек в меду

— Ты какой-то дерганый. После отпуска просто не узнаю, — проворчал с заднего сиденья шеф — владелец заводов, газет, пароходов и еще всякого разного Жан-Поль Делардье. Проворчал, а после еще и газетой недовольно зашуршал.

Мишель в ответ молча скривился и только головой мотнул, не отрываясь от запруженной дороги. Час пик, рогатый им в зубы, и все лезут и лезут!

— Куда прешь, олень безрогий?! Ну вот куда?!

— Рассказать не хочешь? — Газета за спиной зашуршала еще энергичнее.

— Да нормально все.

— Вижу. Ладно. Но если понадобится помощь, я всегда. Ты знаешь.

— Знаю… — пробормотал Мишель и вновь головой мотнул, словно норовистый жеребчик, атакованный слепнями.

Помощь! С шефом он давно скорее дружил, чем служил, да и возможности у того — ого-го. Но никто ведь еще не придумал средства от дурной головы! Да и стыдно… Вот ей-богу! Потому что одно дело — юнец безусый, а другое — он, Мишель Легран, матерый волк-оборотень сорока с гаком лет от роду, вдовец, отец двух взрослых дочерей и вообще настоящий полковник, хоть и в отставке.

Сначала казалось, что история с отпускным романом зацепила настолько сильно просто потому, что Мишель вдруг ощутил себя брошенкой, которым тупо попользовались. Но потом… потом пришло осознание: так больно потому, что задето не только и даже не столько самолюбие, сколько сердце. И вот тогда стало совсем худо. А главное: ну почему? Что было не так, чтобы… вот так?!

— Влюбился я, — буркнул он, не имея сил сдерживаться и дальше.

— Ну так это же хорошо? — осторожно уточнил Жан-Поль и опять хрустнул газетой, кажется, теперь сложив ее.

— Нет. Как раз ничего хорошего.

— Она замужем? Или… Или ты, что же, в безответную любовь на старости лет вляпался?

Мишель в ответ смог только зарычать злобно, вскидывая верхнюю губу и чувствуя, как во рту появляются звериные клыки. А ведь как хорошо все начиналось! Полноценный отпуск — первый за много лет, море, пальмы, шикарный отель и счастье полного ничегонеделания. Встал, поел, пошел на пляж, где провалялся до вечера, вставая с горячего песка, только когда мозги плавиться начинали, и выбираясь из моря лишь после того, как под кожей рождалась мелкая ознобная дрожь — следствие приятной усталости и охлаждения. Шикос! Праздник бездумного растительного существования.

В жару есть особо не хотелось, так что на обед Мишель не ходил, а вот вечером на ужине отрывался по полной, потому что в отеле еще и изумительно готовили. А уж какой там был кондитер — ммм! Все эти пирожные, булочки, рулетики! А к ним вообще лучшее — местные сладости из орехов и меда. Нет, родину за них Мишель бы, конечно, не продал, а вот себя самого — легко. С потрохами.

Собственно, почти так и вышло — именно что с потрохами. И потому, что та самая волчица-чистокровка, которую и следовало благодарить за теперешние мучения, подошла к Мишелю как раз в тот момент, когда тот наслаждался немыслимым по красоте и вкусноте десертом из молодых орехов, сваренных в меду и в пряностях. И потому, что сама она тоже пахла так, что захотелось пошло облизнуться, втягивая в себя вместе с воздухом однозначные сигналы, исходившие от новой знакомой: запах свободной, никем еще ни разу не помеченной волчицы-оборотня и медовую сладость, приправленную легкой ореховой горчинкой — ее личный аромат.

Эх! Это потом выяснилось, что и сама Берри была тем еще орешком — только не нежно-медовым, а твердым настолько, что хрен разгрызешь. Но тогда Мишель этого еще не знал, а потому просто смутился, что эта ухоженная красотка застала его за таким совсем несамцовым делом, как планомерное пожирание сладостей.

Берри Мальерс была умна и образована — явно не чета Мишелю, который хорошо знал, как свернуть какому-нибудь плохишу шею или вывезти охраняемое лицо из-под обстрела, но отличить ямб от хорея или ампир от неоклассицизма точно был неспособен. И не потому, что туп, а просто никакого интереса к этому не возникало. По крайней мере, до того момента, как в самом начале отношений, во время экскурсии, Берри начала показывать и рассказывать обо всем, что они видели, сама, наплевав на зануду-экскурсовода. И это было… Да нет, архитектурой после Мишель сильнее интересоваться не стал, а вот самой тогда еще только возможной сексуальной партнершей любовался искренне: увлекшись тем, что ей было действительно интересно, Берри стала невероятно хороша собой — раскраснелась, разволновалась, будто бы изнутри зажглась. Так, как после загоралась в постели — голой, зацелованной и заласканной. Но это опять-таки было позже, а в тот момент, когда близость еще только манила, не став реальностью, Мишель просто с удовольствием думал, что Берри подходит ему идеально. И внешне, и запахом, и даже по возрасту.

О нем он, конечно, не спрашивал, но навскидку дал ей лет тридцать-тридцать пять. И это было просто здорово. Прошлый не самый удачный роман показал, что слишком большая разница в возрасте и, как следствие, в интересах — не та основа, на которой можно построить что-то прочное. По крайней мере, у Мишеля не получилось, хоть в постели и было все идеально.

Или нет? Или там было все просто хорошо, а что такое идеал, довелось узнать лишь теперь, когда Берри сама, став вдруг очень решительной и явно внутренне собравшись, предложила закончить с ухаживаниями и перейти к «основному блюду»? И вот тогда-то и оказалось, что эта обычно холодноватая, строгая, будто бы застегнутая на все пуговицы женщина, к которой Мишель, если честно, первым никогда бы не решился подкатить, на самом деле из числа тех, про которых мужчины вспоминают до самой старости, раз за разом повторяя: ничего лучше в их сексуальной жизни просто не было.

Впрочем, и Берри иной раз, приходя в себя после очередного оргазма, смотрела на Мишеля так удивленно, будто и сама не верила своим чувствам и ощущениям. А уж когда ее накрыла течка (по ее словам абсолютно преждевременно), все оказалось совсем серьезно. Ну, для Мишеля так точно — страсть и щемившая сердце нежность повели за собой, закружили.

Ставший особенно сильным из-за течки запах молодой здоровой волчицы-оборотня сводил с ума. Настолько, что с трудом удавалось контролировать инстинкты — Мишель изгрыз удлинившимися клыками всю подушку, не имея никакого права на то, чего хотелось на самом деле. Ведь Берри-то точки над «i» расставила сразу, договорилась обо всем еще «на берегу», сразу заявив: это лишь курортный роман, развлечение на время отпуска. Без обязательств, без продолжения, без будущего… Какая уж тут метка?..

Мишель еще сильнее стиснул руль, выныривая из воспоминаний в ад уличной пробки, и опять мотнул головой: рогатый и все его прихвостни! И вот за каким мужским половым органом он на эту шнягу подписался?! А теперь — вон. Мается, будто подросток пубертатный, первым гоном нахлобученный. Не ест, не спит толком, все, знай, вспоминает. И дрочит, как дебил, — скоро дым из кулака повалит, и соседи вызовут пожарных. Но что поделать, если все помнится еще слишком хорошо: сладость поцелуев, нежность упругих грудей под ладонями, изящный изгиб спины, мягкость округлых ягодиц — не костляво-тощих, как у молодняка, повернутого на диетах и зожике, а настоящих, женских, которые только и тискать, при этом натуральным образом зверея от наслаждения и восторга обладания.

Берри была голубоглазой шатенкой с едва заметной рыжинкой, очень светлокожей. В этом смысле — прямой противоположностью самому Мишелю. Собственное загорелое тело рядом с вечно прятавшейся от солнца Берри выглядело еще более брутальным. И это тоже нравилось, было правильным. Сексистом Мишеля никто бы не назвал, но все же, как любой военный (пусть и бывший), он полагал, что мужчины должны оставаться мужчинами, а женщины… нет, не отправляться на кухню — босыми и беременными, но все же не изменять своей природе: быть добрыми, сострадательными, любящими. И если внешне Берри — приятно округлая в нужных местах, легко заливающаяся милым румянцем — этому всему соответствовала целиком и полностью, то характером…

Пропади они — эти самые орешки в меду! Медок-то хорош, а вот об орехи все зубы обломаешь!

Мишель — дурачина такая — для себя точно решил: когда их совместный отпуск подойдет к концу, он предложит Берри серьезные отношения, скажет ей о своих чувствах. А, вернувшись домой, в столицу, жителями которой оба счастливо оказались, будет ухаживать, завалит подарками, окружит собой, чтобы после окончательно сделать своей. Но вот ведь какая штука: Берри, словно почувствовав, к чему дело идет, просто не дала ему такого шанса.

Сначала Мишель не понял, что его банальным образом бросили — хорошо еще денег на тумбочке возле кровати не оставили в качестве платы за секс. Проснулся один, но совсем не расстроился и даже не разволновался — лежал, глупо мечтая. Думал: ну, мало ли куда Берри отправилась с утра пораньше? Может, захотела искупаться до того, как солнце станет слишком сильным для ее чудесной светлой кожи. Или что-то у себя в комнате забрать захотела — не все ж успела перетащить в номер Мишеля, в который перебралась с началом течки. А может, в город поехала, чтобы… ну, чтобы любовнику какой-то сюрприз устроить. Или подарить чего. В ответ на тот подарок, который вчера сделал ей сам Мишель.

Эта мысль была приятной. Представилось, как раскрасневшаяся Берри подает ему какую-нибудь упакованную в яркую обертку фигню, не понимая, что главный подарок кроется у нее во взгляде, полном нежных чувств. А потом Мишель вскроет сюрприз, а там… Вдруг там тоже что-то такое, что сначала смутит несказанно своей фривольностью, а после подарит еще более жаркие ощущения?

Прошедшая-то ночь была сумасшедшей. Берри, по просьбе Мишеля надевшая на себя тот самый подарок — крохотные кружевные трусики, и оттого поначалу ужасно смущавшаяся, позднее, утонув в жарком мареве возбуждения, отиралась и прижималась, целовала, лизала и прикусывала. А уж сам Мишель — распаленный, полный страсти и нежности, — кажется, обцеловал ее всю. От ухоженных пальцев на стройных ногах, до мило розовеющих от возбуждения ушей.

Здесь у Берри совершенно точно была эрогенная зона, потому что стоило прикоснуться к мочке или обвести кончиком языка раковину, как ее личный запах тут же становился сильнее. А уж если следом Мишель принимался ласкать ей соски — нежно-розовые и пухлые, будто какие-нибудь немыслимой вкусноты пирожные, сверху еще и украшенные маленькими орешками, между ног у Берри сразу становилось горячо и скользко. И тогда, чувствуя это, Мишель отводил в сторону узкое черное кружево дорогущих, но очуменно эротичных трусиков и вгонял себя в податливое тело. Двигался яростно, нетерпеливо, замирая лишь после того, как кончал.

После оставалось только лежать, хватая ртом горячий воздух спальни, напитанный медово-ореховыми ароматами любви так, что кружилась голова. Лежать, плавясь от наслаждения. Лежать, уже не жадно, а с неторопливой чувственностью лаская любовницу. Кончиками пальцев вниз по влажному от пота животу под кружево трусиков к скользкому от естественной смазки клитору. Нежными касаниями губ к плечам и шее…

Короче говоря, размечтавшись, Мишель — дебил великовозрастный — еще какое-то время валялся в постели, глупо улыбаясь и время от времени утыкаясь носом в подушку рядом, чтобы втянуть в себя запах любимой женщины и секса. И ведь ни на минуту не возникло сомнений, что и для Берри все произошедшее между ними — совсем не что-то рядовое, не просто курортный роман, как она планировала поначалу, а нечто большее.