Он ждал одобрения, ждал мучительно; Ратенау склонил голову:
– А дальше что?
– Что дальше? – Козюкин даже привстал от волнения. – Дальше я критикую директора. Я веду семинар по политическим дисциплинам. Дальше я превозношу великолепное изобретение инженера Позднышева.
– И пишете некролог.
– Некролог? – удивился Козюкин. – Я видел его…
– Я тоже видел его. Еще сегодня и много раньше. И мне этот Позднышев никогда не нравился. – Ратенау смотрел на Козюкина злобно. – А вы знаете, что через пару дней провалитесь? Этот Позднышев намерен просмотреть все расчеты. Уж от него-то, будьте уверены, ничего не скроется. Я его слишком хорошо знаю. Ну, Позднышева я возьму на себя… Что еще вы собираетесь делать? Ну, не бойтесь, мы все-таки вас достаточно ценим и так просто не отдадим.
Но Козюкин кончил свой отчет вяло:
– Заодно делаю пару нормальных работ. Кстати, чертежи генераторов для новостроек, посланные в Москву, безупречны.
– Почему? – насторожился Ратенау.
– Это надо понять. В Москве сидят люди не лыком шитые, они увидят, что к чему.
– Вы не выполняете приказ. – Он с особой силой подчеркнул это – «приказ». – Не надо было тогда фокусничать с этими генераторами, надо было начинать сразу с тех.
Козюкин досадливо махнул рукой:
– Что я, сопляк, что ли? Все сделаем после.
Ратенау ответил на это: «Смотрите же», – встал и начал надевать шуршащий макинтош.
– Вы уходите? Куда? – удивился Козюкин. Ратенау не ответил; вопрос был задан напрасно. Козюкин взялся за шляпу и помял поля, опустив глаза.
– Слушайте, а что же с Позднышевым? – не утерпел он.
– Вы… – Ратенау не мог надеть макинтош, рукав где-то запутался, и старик покраснел от усилий. – Вы… задаете… много вопросов. Выходите на улицу и не ждите меня.
Он пошел закрывать за Козюкиным дверь и сказал:
– Вы сегодня были неподражаемы. Почему вы не актер, а? И скажите, вы в самом деле так обозлены на них или тоже играете?
Козюкин вздрогнул. В последних словах ему почудилась откровенная угроза. Он ответил поспешно, пожалуй, даже чересчур уж поспешно, пытаясь скрыть внезапный страх:
– Я очень зол.
Ратенау ушел несколькими минутами позже – сухонький, безобидный на вид старичок в старомодной шляпе и в макинтоше.
Козюкин оказался прав: в пачке было четыреста рублей с небольшим, – сумма не очень-то значительная, особенно если учесть, что она была получена за три недели работы. За генераторы ему еще не заплатили. Он прикинул: в августе можно будет съездить в Сочи, обязательно одному. Нервы начинают сдавать. И все требуют денег. Накануне звонила теща, мать покойной жены. Асенька выросла из своего драпового пальтишки, оно у нее и на рукавах прохудилось. Девочка должна ехать в пионерский лагерь, а белье у нее старенькое, так не могли бы вы… Он ответил, что с деньгами у него сейчас туго, живо перевел разговор на другое и попросил к телефону Асю. Говорил с ней, как со взрослой, чуть покровительственно, справился об успеваемости, а когда кончился разговор, трубку бросил с раздражением. Да, шалят нервы…
Сейчас он вспомнил вопрос, заданный ему Ратенау: «В самом деле вы озлоблены, или это тоже игра», – вспомнил и усмехнулся. Уж кто-кто, а Ратенау мог и не спрашивать его об этом.
…Давно, еще в середине двадцатых годов, Козюкина, в ту пору молодого специалиста, только что кончившего Ленинградский политехнический институт, вызвал к себе в губком один из руководителей оппозиции.
