пронеслось… или показалось ему… Вдруг сердце стукнуло – эта!
– Эта! – громко сказал он и понял – угадал…
Разом крутнулась молодая баба и пошла, будто танцуя. Он за ней. Не догнать. Пляшут, пляшут зайчики света. Белое пятно передника скачет, танцует. Ветер шумит. Рябит в глазах мостовая. И вот нет уже ее фигуры впереди. Только пятно света пляшет. Он бежит за ним, скачет. И нет его самого давно, давно и он световой зайчик на асфальте… Резко свернула.
Темный проход, проулок узенький. Ни одной лампочки. Скорей, скорей…
Не увидел, почувствовал, как подвинулась темная стена к нему. Приземистая фигура, за ней еще. Не разглядишь. Только от неведомого света чуть отдало светлым лезвие ножа, и чудом удалось ему перехватить эту руку… Рванул ее, вывернул и с хрустом, от которого заныли зубы, вошел нож в чужую спину. Тело сразу обмякло. Остальные с шорохом ушли, снова вжались в стену, и он почувствовал – путь свободен. Рванули и понесли ноги, но не от страха. Страха вообще не было. Он сразу как-то позабыл о страшном происшествии. Не упустить провожатую – вот главное!
Выскочил в конец переулка. Куда? Вроде мелькнул кто-то и скрылся за углом. Туда! Поворот. Другой, третий… Улица… Перед ним дверь старой церкви. Опять кто-то шепнул внутри: «Сюда». И не раздумывая, он вошел и рванулся по невидной под ногами лестнице. Вверх, вверх, на колокольню! Лестница давно истлела, и только чудом угадывал он, поднимаясь скачками, пустоту под ногами. Как он не провалился – неизвестно. Но обошлось. Вот и добрался до самого верха, туда, где должен висеть колокол…
Лунный свет еле видной кисеей затягивал здесь все внутри. Далекая всходила луна. Сквозь оконца-бойницы тянуло ночной прохладой. Чуть долетал шум деревьев.
Резко темнело в углу. А повыше как будто облачко серебрилось.
– То самое, – он, безошибочно угадав, повернулся к огромной, размазанной в черной тени фигуре. И не ошибся.
– Ты пришел, – сказал тихий, очень внушительный и ясный голос.
И ему показалось, что резче стал лунный свет, как полоснуло… Но, как и раньше, тщетно старался он разглядеть лицо в том месте, где парило облачко. Как будто и выглядывали черты, а стоило приглядеться, – исчезали. Одно он понял очень отчетливо и точно: все, что происходило с ним и происходит сейчас – не игра воображения. И хоть во сне дело, а чувства самые настоящие, почище, чем наяву.
Через одно из окошечек-бойниц опять потянуло ночным холодом. Его зазнобило неожиданно. Как будто лед приложили к сердцу.
– Не бойся, – голос звучал по-прежнему тихо. – Я объясню тебе, зачем ты здесь и почему. Узнал меня?!
Узнал, узнал он, и сердце, этот жалкий кусок сырого мяса задрожало. «Дьявол!» – беззвучно прошептал он, не в силах поверить, и понял, что прав. От этой правоты ноги стали деревянными. Ни сдвинуться, ни шагнуть… Ужас заледенил теперь все тело. И этот-то ужас окончательно подсказал ему, кто перед ним. Какое там «перед ним»! Это он, его жалкая фигура и все его существование были выставлены перед… даже назвать не смог – такой почувствовал он дикий страх, какого никогда и вообразить не мог. Сердце, захлебываясь и булькая, подступило к самому горлу. Он беззвучно разевал рот, пытаясь закричать, а не издавал ни звука.
Луна встала прямо в окне, жарко и страшно плеснула всем своим светом…
«…Вот какой он, ужас, перед всем этим, – мелькнула, наконец, в отдалении мысль. – Пока не знаешь – думаешь, что эти все черти, дьяволы! А встретишь…».
