Выходило, что гуляли мы хорошо, задорно, с размахом и чувством, можно сказать, но кроме этого общего ощущения у нас в памяти больше ничего не осталось. Я один помнил импровизированные сани из картонки, Аничков мост и его жеребцов с погонщиками, Невский и распевание песен на Итальянской. И уж конечно, ни у кого в памяти не остался лысый мужик, хотя прыщавую запомнили все.
Не в состоянии и дальше продолжать мозговой штурм и, желая отвлечься от мыслей о бритоголовом, я набрал Галю.
– Спишь? – спросил я, когда в трубке раздалось усталое «ало»
– Нет, а че?
– Можешь приехать?
– Сейчас что ли? – не сразу ответила Галя
– Сейчас.
– А у тя пиво есть? – с надеждой спросила она больным голосом.
– Я куплю, ты только приезжай.
– Лады, уже выхожу.
Я спустился вниз, взять Гале пару бутылок пива, а себе минералку.
Первое, что я испытал, выйдя на улицу – испуг.
Набережная Фонтанки, на которую выходила моя мастерская, была неестественно пуста. Дома, укрытые белыми пуховиками снега, смотрели на меня пустыми распахнутыми окнами, ни в одном из них не было и намека на движение.
Замерло дыхание некогда шумного города, его неоновое сердцебиение потухло, обездвижился сам воздух. Апогеем этого застывания был витающий пух снега, который мерно покачивался в воздухе, не собираясь падать на черный асфальт.
Помимо зависших снежинок, в воздухе витало еще нечто неосязаемое, но вполне ощутимое. Что-то такое, за что в настоящий момент цеплялась и с треском рвалась ткань моей жизни.
Я облокотился о стену дома, она была теплой, а ее шероховатость показалась мне ужасно знакомой, даже какой-то родной. Крафтовой что ли? От дома исходили слабые импульсы, он дышал, и дыхание его было синхронно с моим собственным.
Не знаю, как долго длились эти электрические волнения, и были ли они реальными или лишь воображаемыми. В суетный мир меня вернула Галя. Шум машин, галдеж прохожих и возобновивший свое движение снег, ворвались в мой зашторенный мирок, словно вьюга в распахнувшееся окно.
Я тут же захлебнулся многоголосьем и беспрестанным миганием красного, желтого и белого. Все это закружило меня с такой силой, что я чуть было не грохнулся прямо на тротуар.
– Эй, – позвала меня Галя, – ты че тут стоишь, как истукан? Пива купил?
– Я за ним как раз вышел, – пробубнил я, озираясь.
– Ну так пошли, пока не настал час трезвости.
Я безвольно кивнул и позволил Гале затащить меня в первый попавшийся магазин. Она набрала целый пакет какой-то хрустящей и звякающей чепухи, я расплатился, и мы наконец вернулись в мастерскую – мое маленькое надежное укрытие от реального гнусного мира.
Хотя был ли он реален?
У меня создалось впечатление, что границы моего вымышленного мирка грез, зиждущегося на полном и безоговорочном погружении в художественные фантазии, расширяются и уже выходят за стены мастерской.
Осушив первую бутылку пива, Галя сделалась весела и разговорчива, рассказывала мне о чем-то мало существенном, но, кажется, весьма забавном. Несмотря на то, что я плохо улавливал смысл Галькиной повести, мне было спокойнее в ее присутствии. Ее осязаемость и шумность тонизировали реальность. Периодами мне казалось, я словно бы вываливаюсь из пространства собственного дома. Голос Гали становился вдруг далеким, а образ менялся до неузнаваемости. Но потом она брала меня за руку, и ее хрипловатый смех вновь вонзался в меня на огромной скорости и в полную силу.
