У меня все тело болело после наших экшенов – я драл ее «кошками» до тех пор, пока она не теряла сознание, потому что стоп-слово говорить так и не научилась, я чувствовал себя дерьмом, никчемным Верхним, неспособным подчинить себе женщину, заставить ее слушаться. Да что там – я ее запороть до стоп-слова не мог…
Приезжая к Олегу, я отрабатывал его нижних так, что те наутро просили его не подпускать меня к ним. Он посмеивался и все спрашивал, кто же это так вынес мне мозг, что я не могу остановиться. Я молчал, даже не знаю, почему.
Со временем я вдруг стал замечать, что сам Олег все больше уходит в садизм – чистый, без примесей, ему нравится пороть, и делает он это с удовольствием и виртуозно, оттачивая технику владения ударными девайсами до какой-то ювелирной четкости. Я не видел, чтобы у него срывалась рука, чтобы кончик кнута попадал не туда, куда был направлен изначально, чтобы флоггер ложился мимо траектории. Работал он красиво, меня это восхищало, я перенимал у него какие-то штучки, которые потом пробовал на Мари – и это всегда работало. Но в Д/с Олег больше не погружался, а свою японскую нижнюю отпустил, и она вроде бы уехала, не хотела оставаться в городе, где жил он.
– Разрывать всегда больно, – говорил Олег, сидя на циновке и покуривая кальян. – Тут даже не в Теме дело. Отношения рвать больно, привыкаешь. А я не хочу привыкать так, чтобы на всю жизнь.
Я сидел на полу напротив него и, потягивая дым из второго мундштука, слушал, не понимая, как можно отказаться от возможности подчинять себе женщину. Те практики, что я применял здесь с его нижними, заводили меня куда-то наверх, я чувствовал себя властелином, богом, я испытывал совершенно иное удовольствие – и даже секс с ними мне не был нужен для разрядки. Если честно, в этом плане меня абсолютно устраивала Мари – в постели она была хороша и совершенно растворялась во мне, в моих потребностях. Если бы еще она могла так в экшене…
А потом я встретил Нику. Об этом не хочу вообще, эта была самая большая ошибка в моей жизни – ванильная Ника. Жениться я не хотел, так и сказал сразу – если хочешь, будем жить вместе, но штампа не будет. Она согласилась и вскоре объявила, что ждет ребенка. Это был удар, который я пропустил…
А Мари ушла от меня. Не знаю, догадалась ли про Нику, или просто очередная вожжа попала под хвост, но однажды я пришел в дядькину квартиру, а там на столе ключ. И все – ни записки, ни вещей, ничего. Она не отвечала на телефонные звонки, не попадалась мне нигде, хотя работали мы в одной больнице. Как умудрялась – черт ее знает. Я бесился, но сделать ничего не мог.
Ника родила сына, но даже это не заставило меня на ней жениться, хотя фамилию пацану я дал. Но почему-то с его рождением мы все дальше и дальше отходили друг от друга, как будто сын, названный в честь моего отца, не сблизил нас, а растолкал по разным сторонам. Я все реже бывал дома, все чаще заваливался в комнату в дядькиной квартире, притаскивая туда какую-нибудь голодную сабочку, подцепленную у тематических приятелей, которых к тому времени уже было достаточно.
Но это не могло заменить мне Мари, даже не знаю, почему. Мне казалось, что они все делают не так – не так стоят, не так поднимают вверх руки в наручниках, не так опускаются на колени, даже рот открывают не так…
Это было похоже на психоз. Мне нужна была Мари – а ее не было. Она уволилась из больницы и пропала.
