– Не включай! – крикнул Костик. – Не вздумай!
– Почему? – опешил Тим.
– Военное время! Нельзя! Да и электричество наверняка отключено.
– А как же еду искать?
– Никак.
– Почему?
– Потому что ты всё равно её не найдёшь.
– Почему?!
– Нет еды. Тут каждый день люди от голода умирают. Видел, как они шли? Еле двигались.
– Но что-то же они едят!
– Да, паёк по карточкам выдают. Но нам карточек нигде не достать.
– Что же нам теперь, умирать?
– Если не выберемся отсюда – умрём. Но мы не выберемся.
– Почему?
– Потому что мы в блокадном Ленинграде. Я купол Исаакиевского вдалеке увидел. И догадался. Понял? Мы – в блокаде.
Мозг Тима отказывался воспринимать эту информацию.
– А у тебя булки не завалялось? Ты же всегда что-нибудь жуёшь.
Костик как будто смутился.
– Нет. Я от волнения всё съел. Пока летели.
– Во обжора! – возмутился Тим. – Как можно есть в такой ситуации? Ладно. Но я всё равно поищу. Вдруг что-нибудь завалялось! Я телефоном посвечу.
Он достал телефон и стал поочерёдно нажимать на клавиши. Безрезультатно.
– Попробуй ты свой, – попросил он Костика.
Но результат получился таким же.
Телефоны не работали.
Глава вторая
Горькое пробуждение
О, ночное воющее небо,
дрожь земли, обвал невдалеке,
бедный ленинградский ломтик хлеба —
он почти не весит на руке…
О. Берггольц Разговор с соседкой
Они всё-таки проснулись утром, как ни странно. Ведь Тим был уверен, что умрёт от голода в эту же, первую ночь. С тоской и раскаянием вспоминал он дедушкины супы и котлеты, которые так легко и бездумно выбрасывал в мусорное ведро (хоть бы уличным собакам отдавал!). В животе у него не то что урчало, а просто рычало. О, если бы сейчас хотя бы пару ложечек каши. Или нет! Лучше пару тарелочек. Тим выкарабкался из-под кучи одежды и одеял, под которые они с Костиком вчера забрались, чтобы не замёрзнуть и, покачиваясь, как на палубе корабля, отправился на кухню, чтобы хоть воды глотнуть. Он открыл кран. Какое разочарование. Из крана не упало ни капли.
– Вот фигня? Что же делать?
Тим поплёлся назад в комнату, чтобы посоветоваться с Костиком, поскольку был вынужден признать его здесь лидером, вышел в коридор и… остолбенел. У входной двери, прямо перед ним, стояла девочка, примерно его возраста и роста, одетая в потёртую шубу и укутанная до пояса серой дырявой шалью. Её лицом было бледным и худым до крайности, а тёмные, да нет, просто чёрные глаза, как две космические бездны, смотрели сурово и неприветливо. Он не понравился девочке, и это чувствовалось сразу.
– Ты кто такой? И что здесь делаешь? – также сурово, как и смотрела, спросила она. – И как сюда попал? Это квартира дяди Лёши, он лётчик! А я забыла её закрыть из-за бомбёжки. Тебе что тут нужно?
– Я… ммм… у меня… – замямлил Тим.
Выручил, как всегда, Костик. Он появился на пороге комнаты и через минуту уже рассказывал, вполне правдоподобно, что их дом разбомбили, что они, Костик и Тимоха, остались одни, что совсем не знали, куда им деваться, потому что и соседи, и знакомые – все погибли, и вот, в отчаянии, они помчались, сами не зная куда, и забежали сюда, в первый попавшийся дом. Одна квартира оказалась открытой. Ты же сама говоришь, убеждённо говорил Костик, дверь забыла закрыть!
Тим слушал, открыв рот, и с удивлением отмечал про себя, что Костик переоделся уже в какое-то допотопное пальто и такие же штаны и ничем, вообще ничем, не отличался теперь от ЭТИХ людей, в эпохе которых они оказались. Люди, которые брели вчера из бомбоубежища, были одеты также, и Костик сразу стал одним из них. Тиму показалось, что он смотрит старое кино о войне, и он, Тим, всего лишь зритель. Но невозможно оставаться зрителем в реальной жизни. Как быть мальчику из XXI века, для которого реальностью так внезапно стал блокадный Ленинград 1942 года?
