Там, у себя, в своём времени, Тим всегда считал себя суперменом, у которого всегда есть деньги и который держит под ногтём собственного деда. Он хвастался перед друзьями – дед сделает всё, что он ему не скажет. А здесь? Он вообще не знает, что предпринять. И ещё – здесь по-настоящему опасно! Тебя запросто могут убить в любую минуту. Или ты сам умрёшь. От голода.
Тим как бы раздвоился. С одной стороны, он слушал рассказ Костика, а с другой – свои непрошеные мысли. Наконец, Костик замолчал. Девочка выслушала его ответ с таким же суровым видом и строго спросила:
– А карточки? Карточки у вас остались? Вы успели их взять?
– Нет, – горестно ответил Костик, – нет у нас ничего. Всё пропало.
Девочка покачала головой и перевела свой взгляд на Тима.
– А этот почему так вырядился? Никогда такого не видела!
– Так он… это… головой немного повредился, – выкрутился-таки Костик. – Это же не первая наша бомбёжка, сама знаешь. Доктор сказал, может, пройдёт, а может, нет. Иди, Тимоха, переоденься. Давай, быстрей.
У Тима сжались кулаки. Это кто повредился головой? Нет, ботан наскрёб себе на полгода вперёд. Дайте только вернуться домой. Домой! Внутри у Тима всё сжалось. И так от голода желудок сворачивается, так ещё вдруг такая боль внутри. Это что болит, желудок или сердце? Тим ничего не соображал. Он переодевался в какое-то тряпьё, слышал голоса Костика и девчонки, а глаза почему-то закрывались. Потом вдруг голоса превратились в воздушный шарик и улетели вверх, а сам Тим упал вниз. И, как ему показалось, с крыши высоченного дома.
Потом голоса вернулись, и Тим открыл глаза. Он лежал в настоящей кровати, укрытый настоящим одеялом, а на тумбочке у кровати стояла настоящая кружка, и из неё шёл настоящий пар. Чай! Тим привстал и, невзирая на головокружение, потянулся за кружкой, схватил её, хотя и было пальцам очень горячо, и поднёс к сухим губам. Какое разочарование! В кружке был просто кипяток. И очень невкусный кипяток. Что это за вода! Из Невы, как он узнал потом. Та вода из Невы, за которой ходили из последних сил по морозу и льду, с трудом набирали её в вёдра и везли потом домой на санках, боясь пролить её или даже расплескать. Дома кипятили её и пили, и варили похлёбку из обоев или картофельную кожуру, если была, но чаще всего не было, и запивали ей те блокадные двести пятьдесят граммов хлеба. И не всегда двести пятьдесят, а чаще всего – сто двадцать пять. Но Тим не знал всего этого, поэтому закашлялся и выплюнул воду и раздражённо поставил на тумбочку, а потом откинулся назад на подушку. Голоса, которые до сих пор звучали тихо и слаженно, стихли. Люди, сидевшие в углу комнаты за круглым столиком, все, как один, посмотрели на него. Среди них Тим сразу заметил и Костика. «И здесь приспособился», – зло подумал он. Глаза почему-то плохо видели, мутно, как сквозь плёнку, но Тиму всё же удалось сосчитать, что людей за столиком, кроме Костика, пятеро: та девчонка в платке, с ней рядом женщина, потом старушка какая-то, пацан лет шести и девчонка чуть помладше.
– Полегчало, сынок? – ласково спросила старушка.
Сынок! Какой я им сынок! Пусть вон ботан будет у них сынком.
Костик встал и сразу направился к нему, делая какие-то знаки. Женщины тоже встали, засуетились, только та девчонка осталась сидеть, неприязненно глядя в сторону Тима. Чем он ей не угодил? Перед глазами возникла тарелка горячих пельменей, посыпанных чёрным перцем. Если бы сейчас такую тарелку, пусть даже магазинных! Костик тем временем сел на край его кровати, развеяв тем самым мечту о пельменях, и зашептал ему торопливо:
