Женщина с девочкой заёрзали на своих сидениях, готовясь выходить. Они медленно приподнялись и прошли к двери салона, не обращая внимания на других пассажиров. Автобус, снижая скорость, подкатил к еле освещённой остановке, и, если бы не окна жилых домов, начинающихся далеко за ней, казалось бы, что она утопает в безжизненном мраке снаружи. Держась одной рукой за поручень, а второй поправляя шапчонку на голове у девочки, женщина немного наклонилась к ней и что-то тихо проговорила, так тихо, чтобы могла слышать только она. И хоть лицо женщины было обременено то ли сонливостью, то ли усталостью, она, будто не переживая за иссякающую энергию, широко улыбнулась девочке после своих слов.
Они сошли по ступеням с автобуса и направились куда-то далеко, в глубину жилых дворов. Оксана проводила их взглядом, насколько это позволил обзор окон автобуса. Эта случайная встреча заставила её часто моргать и то и дело водить головой из стороны в сторону, как мог бы делать человек, у которого только что пошатнулись убеждения, которых он придерживался долгое время и которыми тщательно дорожил.
Теперь Оксана вглядывалась в бегущую против неё вереницу домов и тротуаров. Всё казалось спящим в темноте. Темнее, чем в это время, город никогда не бывает. Глядя на единственную лампу в потолке, распространяющую тусклый желтоватый свет по салону, Оксана представила комнату этой девочки. В ней она видела воткнутый в розетку ночник, светящий мягким жёлтым светом из своего корпуса, сделанного в виде луны, звёздочки или какой-то другой формы. Жёлтый свет был не тот, что у них в салоне автобуса. Он был нежнее. Он излучал заботу. Заботу того, кто поставил его гореть в этой комнате. Девочка была надёжно завёрнута в тёплое одеяло – об этом тоже позаботились. К ней ещё раз заглянут перед сном, на всякий случай, через осторожно приоткрываемую дверь. Чем же эта девочка заслуживает быть на этом месте больше, чем она, чем многие другие дети из её детского дома?
Несмотря на то, что Оксане был уже 21 год и сама она чувствовала себя достаточно взрослой, сейчас она поняла, что не смогла бы подойти к своей королеве ни на метр. Вообще ни на каком расстоянии. По крайней мере в состоянии трезвости. Ей не хватило бы сил. И она вспомнила, что учителя на коррекционно-развивающих занятиях не раз говорили, как важно вытеснять из себя свои чувства, например, излагая их на бумаге. Может быть, сейчас ей стоило бы сделать это, хоть она и давно ничего не писала от руки. Эта мысль стала спасительной для неё, как для человека, тонущего в своей неразберихе. Она знала, что ничего писать, конечно, не будет, но, хватаясь за эту мысль, она решила представить всё это в голове: как садится за стол и как на белом листе бумаге бегло излагает словами свои чувства. Оксане захотелось, чтобы это была не просто бумага: пусть это будет письмо – очередное письмо Ей. Так даже будет ещё лучше, решила она.
Предложение за предложением – строки, всплывшие с глубины скрываемой обиды и злости, скомканные, порой не связанные между собой, не имеющие стройности, заполняли пустоту воображаемого письма. Закончив, Оксана чувствовала, как это встревоженное состояние, так внезапно заставшее её, начинает отступать. Внимание её теперь полностью переключилось на происходящее за окном. Там же, наоборот, ничего не поменялось. То, что было пятью минутами раньше, когда перед ней сидела женщина с девочкой, снаружи было так же, как и полчаса назад. Разве что горящих окон в домах становилось всё меньше.
