— Это хорошо, — тщательно измельчает мясо на маленькие куски, откладывает нож, накалывает на вилку кусочек и протягивает мне. — Ешь, тебе нужно выпить обезболивающее, лучше этого не делать на пустой желудок, — покорно открываю рот, жую. — Пойми, все, что сегодня произошло, к лучшему. Мы оба поняли, что отношения в любой момент могут быть разрушены. А это значит что? — отпивает глоток сока и смотрит, ожидая от меня вопроса.
— Что?
— Что их нужно беречь. Любые отношения нужно беречь, родная. Тем более те, в которых люди любят друг друга. Ты же меня понимаешь? — и вновь взгляд, полный ожидания.
— Понимаю.
Мне ничего не остается, лишь соглашаться. Он же безумец! Тронутый на всю голову безумец! Опьяненный деньгами и безнаказанностью.
Жую очередной кусочек мяса, Герман наклонятся, подносит бокал с соком к моим губам:
— Выпей. Сейчас таблетку дам, — достает аптечку. А мой взгляд падает на тяжелый графин. — Держи. Как рука? — глотаю таблетки. К покраснению прибавляется отек и проступает синева.
— Болит.
— До свадьбы заживет, — улыбается своей шутке. — Никогда не понимал этой поговорки, — фыркает и продолжает меня кормить. Заканчивает с обедом и пододвигает стул вплотную к моему. — Женя, родная, надеюсь, мы поняли друг друга? И ты не станешь ставить мелкие обиды выше нашей любви и нашего будущего, договорились?
Теплая ладонь гладит мою спину и притягивает к себе, вынуждая положить голову на мужское плечо.
— Конечно.
Хочется выть от отчаяния. Невольно вспоминаю разговор с девчонками. Предостережение, высказанное Леной, мне казалось таким глупым и далеким. Ведь в нашей голове плохое случается с кем угодно, но только не с тобой.
— Все же не нравится мне рука. Переоденемся, и я отвезу тебя, пусть посмотрят.
Герман не оставляет меня ни на секунду. Я ощущаю себя куклой. Усаживает на кровать, сам же стягивает домашние штаны и футболку, переодевается в рубашку и брюки. Помогает мне обуться, выбрав для меня балетки.
Мы входим в приемный покой, Милосердов держит меня за руку, переплетая наши пальцы. Обаятельно улыбается медсестре:
— Есть кто-нибудь, кто сможет посмотреть руку моей невесте?
— Вам придется подождать. — Девушку не подкупает лучезарная улыбка, она указывает на стулья вдоль двух стен. С обеих сторон сидят люди, ожидая приема.
— Вы не поняли, нам срочно. — Я вижу, как красная купюра, свернутая вчетверо, ложится у стационарного телефона.
Девушка накрывает карточкой деньги:
— Сейчас уточню, есть ли у доктора свободная минутка. Вы присаживайтесь.
— Потерпи, родная, нас быстро примут.
Крепкие объятия стискивают мои плечи. Мужские губы целуют волосы, а я замечаю свое отражение в обшарпанном зеркале напротив. Обескровленные губы подрагивают. Испуг делает мои глаза еще больше, я всматриваюсь в лица сидящих напротив, ища поддержки и спасения. Герман спокоен, зарывается носом в мою макушку, шепчет:
— Я тебя люблю. Очень сильно люблю. Не забывай об этом.
Слова наполнены большим смыслом, чем простая поддержка и выражение чувств: они обрекают меня.
Спустя десять минут прохлада кушетки отвлекает от боли. Герман просит врача выйти на минуту для разговора, оставляя меня одну в кабинете, выложенном белым кафелем. Возвращаются, врач — мужчина лет сорока пяти — со скрежетом пододвигает металлический стул ближе:
— Показывайте. — Я бережно выпускаю левую руку из объятий. — Ну тут все понятно. А с лицом что? — берет меня за подбородок и разворачивает к свету.
