На мое отрицательное мычание, получаю хлесткий удар по лицу.
Десятки «почему» крутятся в моей голове…
Почему все это происходит со мной? Почему я не смогла увидеть гниль в душе любимого человека? Почему искала ему оправдания?
— Я тебя люблю, ты это понимаешь? — стирает кровь, набежавшую в уголке моих губ.
— Это не любовь, Гер. Любимому человеку не причиняют боль. — Мужские пальцы впиваются в предплечья, оставляя синяки. Мужчина рычит, сжимая все сильнее и сильнее. — Не любовь, — шепчу, утопая в потемневших глазах.
— Ты не права, — кричит, отшвыривая меня. Ноги подворачиваются, и я ударяюсь об угол кровати, выставляю руку, чтобы смягчить толчок. Тишина. Комната заполнена моим тяжелым дыханием. — Ты не права, — повторяет уверенно, подходит ко мне и протягивает руку. — Поднимайся, нужно приложить лед к губе. Вставай! — Моих сил хватает на то, чтобы отрицательно покачать головой и сжаться в комок. — Хорошо, я сам принесу лед.
Герман выходит из спальни, а я верчу головой в поисках телефона.
В висках пульсирует до темных звездочек перед глазами.
Он не в себе!
Герман меня не отпустит!
11. Глава 10
Из коридора слышны удаляющиеся шаги. У меня не больше минуты. Поднимаюсь. Не буду обуваться, возьму только сумочку, в ней паспорт, телефон и немного наличности.
Корю себя за то, что не развернулась и не ушла сразу, а стояла, словно загипнотизированная, наблюдала, как теряю близких людей.
Удается проскочить незамеченной мимо гостиной, мои тихие хлопки босыми ступнями кажутся оглушающими. Беру сумочку и ощущаю на себе взгляд. Все мышцы сводит от напряжения.
— Куда ты собралась?
Мужской голос спокоен. Милосердов чувствует себя уверенно. Он не подходит ко мне и не пытается развернуть к себе — наблюдает.
— Хотела взять телефон, — вру и надеюсь, что мой голос не дрожит предавая. — У меня болит рука.
Говорю чистую правду. Боль ощутила, когда выставила левую руку перед собой, и удар пришелся на нее. Не поворачиваюсь, открываю сумочку, достаю телефон, а сама прячу паспорт за тарелку для ключей.
— Что с твоей рукой? — интересуется участливо. Герман приближается, протягивает раскрытую ладонь. — Покажи, — демонстрирую кисть, на глазах сустав наливается краснотой, а вдоль разливается сильнейшая боль. — Идем. Ушиб, — констатирует, бегло взглянув. Меня усаживают на стул в кухне, Герман достает лед, выбивает прозрачные кубики и складывает в пакет. Обматывает полотенцем, протягивает. — Приложи.
Что мне остается? Да только выполнять сказанное, тщательно подбирать слова в разговоре, не провоцировать и ждать, что представится возможность сбежать.
Мягко забирает телефон из здоровой руки, кладет на столешницу, отодвигая дальше от меня.
У меня горят губа и щека, саднит затылок, боль в руке с каждой минутой становится ощутимей.
Милосердов открывает холодильник, интересуется:
— Ты голодна?
Мне не хочется есть, не хочется пить, пульсирует лишь одно желание, вернуться на полгода назад и ни за что не принимать приглашение на кофе.
— Нет.
Он достает контейнеры с едой, накладывает в большую тарелку щедрую порцию, ставит разогревать.
— Ты убедилась, что Танюша тебе не подруга? — интересуется будничным тоном, сервируя стол на одного. Стелет салфетку, кладет нож и вилку, наполняет соком два стакана, один ставит себе, второй напротив меня.
— Убедилась.
«А еще убедилась, что человек, клявшийся мне в вечной любви, оказался настоящей мразью» — этого я не говорю вслух.
