Вдруг одна искорка-мысль высветила крохотный эпизодик из того самого «песочного детства». Эпизодик касался его и Аньки. «Анька, наверняка, всё забыла, –подумал Антон. – Да и не знала она… Кажется, я ни с кем не делился… Было нечто такое… Какое? И касалось оно только меня. Я ведь тогда почувствовал… Или мне сейчас кажется, что почувствовал, как ни пошло это звучит, запах тайны…».
* * *
1973
– А слабо тебе прыгнуть с нашей печки?
– Не слабо! Возьму и прыгну!
– А вот и не прыгнешь!
– Прыгну! Прыгну!
– Ага! Прыгнешь! Ты сначала туда заберись!
– И заберусь!
– Побоишься! Это тебе не с вашего шкафа прыгать. Там высоти-ищща-а!
– И ну и что! Ой! Смотри! Да не на меня! В окно смотри! – неожиданно воскликнула Анька.
– Чего я там не видел! – парировал Антошка. – Не сбивай меня с панталонов!
– Каких ещё панталонов?
– Ну, папа так маме говорит, когда она начинает ему что-нибудь говорить и запутывает его. Ну, папа там что-то думает, а мама сбивает. Папа ничего не понимает. И ты меня сбиваешь! Не прыгнешь! Ни за что!
– Да прыгну! И не сбиваю я тебя с каких-то панталонов! Смотри! Там в окне старуха стоит и губами шевелит!.. Ой! Страшно! – воскликнув «Страшно!», Анька сиганула со шкафа на бабушкин диван. Антошка слетел вслед за ней и только после этого посмотрел в окно. Посмотрел и засмеялся:
– Ты что-о?! Это не страшная старуха. Это соседка нашей воспиталки такая. Она всё время в окно смотрит. А в другой их комнате Нинель Виленовна живёт. Она меня однажды, когда мама не могла меня забрать, домой привела. Мама сказала, она там живёт. Где старуха.
– А чего она ещё и губами шевелит? Колдует?
– А-а, мама говорит, что она, как это… поэсса, вроде. Или потесса? Знаменитая. Она стихи сочиняет. Сочиняет и сама себе вслух рассказывает! А вовсе не колдует!
– Ну ладно. Всё равно страшная. Не буду на неё смотреть!
– Не смотри. Пошли к нам. Ты с печки всё равно не прыгнешь.
– Пошли! Прыгну!
Этот разговор происходил как-то ранним вечером в одной из комнат семейства Карху. Продолжая выяснять, страшная «поэсса» или нет, дети переместились к Вишнёвым, где находилась последняя в квартире высоченная, почти под потолок, круглая печь. Все остальные печи соседи ликвидировали, как только в доме появилось центральное отопление. А у Вишнёвых она осталась – всё руки не доходили её разобрать.
В комнате, на радость детям, никого не оказалось. Родители всей компанией отправились на концерт, а вернувшиеся с работы обе бабушки и дедушка Карху о чём-то беседовали в кухне. Антошка, продолжая подначивать Аньку, подошёл к печке и постучал по ней ладошкой. В печи зашуршало, наверное, посыпалась старая зола. Антоха прислушался, а затем ехидно произнёс:
– Ну! Давай! Лезь!
– Высоко-о, – сказала Анька, уже жалея, что на спор собралась прыгать с такой верхотуры. – Спрыгну я, конечно. Только, как я туда залезу?
– А ты сюда вставай, – показал Антоха на спинку бабушкиной кровати. – Я ещё подушки подложу, тебя подержу, а ты цепляйся за печкин верх.
– Это ты со спинки с подушками дотянешься, ты же вон, длинный. А я маленькая.
– А ты попробуй!
Анька вздохнула и полезла – не отступать же. Будет ещё потом дразнить «боякой». И вообще – сама напросилась. До верха она, конечно, не добралась. Хотя спинка кровати была достаточно высокой, самое большее, что у неё получилось, – это, стоя на цыпочках, дотронуться кончиками пальцев до рельефного орнамента, опоясывавшего верхний край печи и заканчивавшегося над вьюшкой. Когда Анька коснулась этого украшения, её качнуло, и ей пришлось схватиться второй рукой за рифлёную поверхность. В печи снова зашуршало.
