Староста, к кому наши мужички пошли с жалобою, был хоть не во всем большой знаток, а иногда имел смысл и крюк ввернуть, и сам вывернуться… Да вот раз пала на его семью очередь в солдаты идти, надо было сына везти, а он выдал свою сестру Матрёну за служивого, да на мирской сходке и объявил всем: не только-де из моей семьи один пойдет, а все, сколько ни родит сестра Матрёна, хоть бы десятеро, все будут слуги царские… За это умное дело ему всем миром присуждено было по гривне с тягла дать да по мотку ниток с каждой бабы жене его. Так к этому-то голове-старосте явились наши мужички – христиане православные и рассказали все, как что происходило.
Староста качал-качал головой, гладил-гладил бороду – этакого случая у них и не случалось: кажись, мужички оба не пьяные, а оба в своем виде, трезвые… И где же – на большой столбовой дороге – подраться вздумали. О… Ну, если бы на эту пору исправник ехал?.. Так и самому бы старосте такой нагоняй дал, что охти мне!.. Да опять, из чего ж спор и драка?.. Из мастерового человека!.. Это следовало бы ремесленной управе разрешить, что там такое было – сапожник или портной.
«Пойду, – сказал староста, – пойду и посмотрю сам: правого оправлю, а виноватому спуску не дам! Позабудет он у меня подымать шум и гам!»
Повели старосту наши мужички – христиане православные, где рак лежал, привели к месту, где хворостинка воткнута, показывают на рака; а тот, грешный, все еще на одном месте копошится; только так в песке извалялся весь, что и сам заморский знахарь не узнал бы, что это за птица такая.
Староста подошел к раку, посмотрел на него со всех четырех сторон – и с боков, и сзади, и спереди… – не может ни узнать, ни придумать, что это за штука! Взял староста хворостину, перевернул рака на спину… Фу ты, батюшки!.. еще мудреней! Ног там – видимо-невидимо, и все вместе, точно узлом завязаны, и все ворочаются так, что и сесть нельзя. Даже жутко стало старосте; обернул он рака опять по-прежнему и опять над ним призадумался.
Народу тьма толпится кругом рака и старосты – глазеют, и рты поразинули, и языки повысунули, будто в самом деле диво какое тут делается…
– И староста не знает!.. и староста не знает! – стали люди шептать промеж себя.
Староста услыхал и тотчас опомнился, словно на него ведро холодной воды вылили: пожалуй, думает, глупый народ скажет, что я ничего не знаю и ничего не могу!..
И вдруг захохотал наш староста и начал говорить двум мужичкам-спорщикам строгим и насмешливым голосом:
«Ах вы дураки, болваны этакие!.. Какой это портной и какой сапожник!.. Разве от него пахнет варом или разве есть у него за ушами шёлк замотанный?.. Я сейчас вижу и сейчас узнал, что это такое, а дивлюсь вам, дуракам!.. Это, видишь… либо старый голубь, либо молодой медведь!.. А вы, не знавши, не спорьте!..»
И велел староста рака грязью заметать; а мужичков – хрестьян православных побить палками, чтоб они, чего не знают, о том не спорили.
• • •
Когда боярин кончил побаску свою, кто посмеялся, а кто поза-думался; а нашелся один, который и против вымолвил.
«Хлеб-соль ешь, а правду режь; семь раз отмерь, а один раз отрежь; прячешь, так помни, куда кладешь; смотри глазами, что в рот несешь; не ври наобум, чего не ведает ум!»
Есть у меня тоже побаска коротенькая; а она еще и не побаска, а просто быль; может, многие из вас, кто в тот век жил, ее и припомнят.
