«Я что-то недопонимаю, – догадывается Якоб. – Но что?»
Он уже открывает рот, чтобы задать вопрос, но тут ответ является сам собой.
«Огава знал о Псалтири. С самого начала знал».
– Господин Огава, я непременно последую вашему совету. Сейчас же…
Из Костяного переулка появляются двое инспекторов. Огава, не говоря ни слова, направляется к ним навстречу. Якоб уходит в другую сторону.
* * *
Когда Кон Туми и Пит Барт встают, их тени, отбрасываемые свечой, скользят по стене. Импровизированный карточный стол сделан из двери, поставленной на четыре ножки. Иво Ост остается сидеть, жуя табак. Вейбо Герритсзон плюет, не особо прицеливаясь, в плевательницу. Ари Гроте любезен, как хорек, приветствующий кролика.
– Мы уже отчаялись! Думали, вы никогда не соберетесь воспользоваться моим приглашением, ага?
Он откупоривает первую из двенадцати бутылей рома, выстроившихся в ряд на грубо сколоченной полке.
– Я давно хотел прийти, – отвечает Якоб, – но работа не давала.
– Наверное, тяжелая работа, – замечает Ост, – гробить репутацию господина Сниткера.
– В самом деле, – парирует Якоб. – Разбирать поддельные записи в бухгалтерских книгах довольно утомительно. Уютно у вас тут, господин Гроте.
– Если бы мне нравилось жить в выгребной яме, – подмигивает Гроте, – я бы так и остался в Энкхейзене, ага?
Якоб берет себе стул и садится.
– Во что играем, господа?
– «Плут и дьявол». Наши, гм, немецкие родичи в нее играют.
– А-а, карнифель! Я немного играл в Копенгагене.
– Удивлен, что вы – и вдруг знакомы с картами, – хмыкает Барт.
– Сыновья и племянники священнослужителей не так наивны, как принято считать.
Гроте берет гвоздь из кучки на столе:
– За каждый вычитается один стювер из нашего жалованья. В начале кона все ставят по одному гвоздю. Семь взяток на круг, и кто заберет больше взяток, получает весь выигрыш. Игра продолжается, пока не закончатся гвозди.
– Но как проследить за тем, чтобы выигрыш выплачивался честно? Ведь жалованье мы получим только в Батавии.
– Тут такой фокус. – Гроте взмахивает листком бумаги. – Здесь все записано, кто у кого что выиграл, а господин ван Клеф вносит поправки прямо в расчетную книгу. В свое время Сниткер дал добро на такую практику. Он понимал, что эти, э-э, маленькие радости помогают людям сохранять бодрость духа и остроту ума.
– Господин Сниткер был на наших вечерах желанным гостем, – говорит Иво Ост. – Пока не лишился свободы.
– Фишер, Ауэханд и Маринус к нам не заглядывают, нос воротят, но вы-то, господин де Зут, видать, веселого нрава…
На полке осталось девять бутылей.
– Так что вот, удрал я от папаши, пока он мне печенку не вырвал, – рассказывает Гроте, поглаживая свои карты. – И побрел в Амстердам, богатства искать да любви невиданной, ага?
Он наливает себе еще стакан рома, цветом как моча.
– Но любовь мне только та повстречалась, за какую наличными вперед платят, а после долго лечатся, а уж о богатстве и говорить нечего. Голод я там нашел, и только. Лед, снег и карманников, что упавшего сожрут, как собаки… Думаю себе: торговля – вот путь к успеху. Потратил все свое «наследство» на тележку с углем – так ее другие угольщики в канал опрокинули и меня следом спихнули. Орут: «Здесь наше место, приблуда фрисландская! Как захочешь еще искупаться – милости просим!» Получил я от этой ледяной ванны, кроме науки о монополии, жестокую лихорадку. Неделю нос на улицу высунуть не мог, а потом домохозяин меня выставил, под зад коленом. Ботинки дырявые, жрать нечего, разве что вонючий туман глотать. Сижу я на ступеньках у Новой церкви и думаю, не стать ли мне вором, пока еще силы хватает удирать от погони, или замерзнуть насмерть, да и дело с концом…
