Мечты, мечты… Сегодня возле столовой я заметил, что она выглядит чем-то озабоченной и держится как-то особняком. Еще толком не сообразив, о чем с ней говорить, я не спеша направился в ее сторону. Мое приближение она заметила, и, похоже, это опять ее не обрадовало. Она встрепенулась и упорхнула, как испуганная пташка.
– Эх, Наташка, Наташка… – досадовал я.
Я ж видел и понимал – случилось что-то, и хотел помочь ей, а она шарахается от меня, как от чумного. Досада овладела мною настолько, что я потерял аппетит. Не садясь за обеденный стол, ушел, побрел на берег мутного пруда и долго в задумчивом небытии стоял там, разглядывая барахтающихся в болотной тине уток.
В тот день я больше не пошел на поле. Вернулся во временно приютившую нас с Петром избу, не раздеваясь, брякнулся в кровать и до вечера бесцельно провалялся, тупо таращась в потолок.
Хозяйка дома пару раз окликнула меня:
– Чавой-то ты? Нешто захворал?
– Да, – согласился я, – что-то занеможилось.
– Может, докторшу позвать? Танька тут у нас – девка добрая, чуткая. Порошки у ней есть всякие.
– Да нет, не надо. Чего я ей скажу? Что устал?
– Вот ведь како дело. Устал. Неделю еще не проработали, а он уж устал… Чудно… Ну, поваляйся, нынче день-то уж к вечеру, а к завтрему оклемайся, на работу ступай, а то ведь хватятся тебя, поругают.
– Ладно, – согласился я, лишь бы бабка отстала, хотя перспектива снова выйти в поле, средь копошащейся толпы снова увидеть Наташу, смотреть ей вслед, осознавать ее неприступность и переживать это… Нет, это было уж слишком, слишком больно. Как унять эту боль? Как скрыть ее, чтоб не выставляться на посмешище окружающим? Как с этим справиться?
Терзаемый этими мыслями, я провалялся до вечера, так толком и не отдохнув и не обретя успокоения.
Вернулся с работы Петр и припер меня тем же вопросом, что и бабка:
– Ты чего это сачкуешь?
Я отмахнулся от него, и он, слава богу, приставать с дотошными расспросами не стал, перевел разговор на другое:
– Нас сегодня отпустили с поля пораньше. Миркушкин приехал. На вечер объявили комсомольское собрание.
– Это кто ж такой?
– Здрасьте… Начальство надо знать и по фамилии, и в лицо. Год проучился, а университетского комсомольского вожака не знаешь?
– Да что-то не припомню. Кажись, не встречались.
– Вот и увидишь, и познакомишься.
– А оно мне надо?
– Не балуй. С поля удрал, все сделали вид, что этого не заметили. Не явишься на собрание – получишь нагоняй и за то, и за это. Хватит ваньку валять. Подымайся, умывайся, одевайся, пойдем. Время уже.
Спорить, отбрыкиваться я не стал, и малое время спустя мы были уже в клубе.
Войдя в помещение, предложил Петру не зарываться в толпу, а притулиться в заднем ряду, ближе к выходу. Он не возражал. Так мы и сделали.
Вскоре зал клуба заполнился. На невысокую сцену вышел приехавший секретарь комсомола университета Николай Иванович Меркушкин со свитой из сопровождавших его помощников и наших кураторов.
Взяв слово, наш куратор, представил приехавших, попросил собравшихся в зале студентов поприветствовать их аплодисментами и передал эстафету выступления Меркушкину. Тот поставленным голосом тренированного оратора поблагодарил всех собравшихся за радушный прием, за оказываемую колхозу помощь, отметил важность выполняемой нами работы. Речь его текла ровно, гладко, он мог еще говорить и говорить в том же духе, но отчего-то решил оживить эту встречу и обратился к собравшимся:
