Я старался его удержать:
– Ну давай еще посидим. Давай еще позанимаемся.
Но он упрямился, не соглашался, отвечал:
– Пущай лошади кумекают, у них голова большая.
Слушать это мне было забавно, как правило, я с ним соглашался, и мы расходились по квартирам. Общежития нам не досталось, да я туда и не стремился. Жизнь среди толпы, пусть даже сверстников, меня не прельщала. Снимая квартиру, я чувствовал себя более независимым, свободным. Хотя на оплату квартиры уходила половина моей стипендии, оставшихся средств вполне хватало, нужды не испытывал, у родителей ничего не клянчил.
Я квартировал в центре города. Шура – на самой его окраине. Возвращались с учебы обычно вместе. Мне идти всего ничего, а ему нужно было ехать на автобусе до самой конечной остановки – «Кладбище».
Однажды морозным зимним вечером, дабы не замерзнуть, мы трусцой добежали до автобусной остановки. Тут было многолюдно. Едва мы приблизились к толпе ожидающих транспорт, как прямо перед нами неожиданно начала заваливаться щупленькая старушка. Заметив это, мы не дали ей упасть, тут же подхватили под руки и стали тормошить:
– Бабуля, что с тобой? Очнись! Тебе плохо?
Бабуля крепко сжала бледные, ненакрашенные губки и, как партизанка, помалкивала.
– Она вовсе на ногах не держится. Давай ее на скамейку усадим, – предложил я Шурику.
Так мы и сделали. Но она и сидеть не могла, заваливалась то в одну, то в другую сторону.
– Ты придерживай ее, а я добегу до «Спутника», позвоню в скорую, там на углу магазина телефонная будка есть. Дай две копейки.
– «Ноль-три» бесплатно, – подсказал Шурик, и я побежал к телефонной будке.
Телефон оказался исправен, я набрал номер скорой. Откликнувшейся приветливой девушке объяснил ситуацию, описал место случившегося:
– Это на перекрестке Пролетарки и Коммунистической, на автобусной остановке, что напротив «Спутника».
– Все поняла. Ждите, – ответила девушка.
Я вернулся к Шурику. Холод был собачий, но с риском напрочь замерзнуть мы все ж не оставляли бабушку. Время от времени ее встряхивали, пытались растормошить, разговорить, но она по-прежнему молчала и в немощи своей то и дело заваливалась. Приходилось ее вновь и вновь усаживать.
На остановку подходили люди, большинство из них держались в стороне, лишь искоса на нас поглядывая, но некоторые проявляли больше любопытства и активности. Совались с расспросами или советами.
– Зачем вы ее сюда притащили? Холод такой. Ведь замерзнет. Ведите ее домой, – выслушивали мы реплики в свой адрес.
Тогда Шурик не выдерживал и огрызался:
– Ее? Домой? Тебя бы, может, и отвели, и домой, и в теплую постель уложили. А она нам на кой? – отвечал он моложавой советчице.
Слава богу, ждать скорую долго не пришлось, она притормозила, немного проехав остановку, дабы не стать помехой автобусу или троллейбусу, которые подходили часто.
Из машины вышла доктор в белом халате поверх зимнего пальто. Я высунулся из толпы ей навстречу, помахал рукой. Встретив, провел врача к несчастной страдалице. Докторша опытным взглядом окинула больную, взяла ее руку возле запястья, прощупывая пульс, и внятно произнесла:
– Жива, курилка.
Кто-то из толпы полюбопытствовал:
– Отчего ей плохо? Сердце, да?
– Ей сейчас очень хорошо, – констатировала доктор. – Даже слишком хорошо. Это не наш случай. Вызывайте милицию. Везите в вытрезвитель. Там ее и отогреют, и вылечат.
Елы-палы… Скорая, продиагностировав пациентку, уехала, а мы остались при своих заботах. Повторно бегу к телефону. Звоню теперь в милицию. Объясняю им, в чем дело.
