У кого в России больше? - страница 7

Ну, я тогда писклявым голосом говорю охраннику:

– Я писатель, дяденька, я писатель, дяденька. Дяденька, пропустите писателя.

А дяденька, не будь дурак, говорит:

– А чем докажешь?

Я вынимаю свою книжку и продолжаю пищать:

– Вот книжка моя, вот книжка моя, я писатель, дяденька, пропустите, дяденька…

А он мне:

– А почем я знаю, что это твоя?

Тогда я прикладываю фото на книжке к своей физиономии (сильно помятой после вечеринки накануне):

– Вот она я!

– Эт не ты! – говорит охранник. – Тут симпатичная, а ты не… (он запнулся) не такая!

– Я с похмелья, дяденька, я с похмелья, дяденька, – опять запричитала я.

Тут он говорит:

– А книга про че? Кулинарная?

– Про напитки книга.

– Как водку, штоле, трескать? Так это и без тебя известно!

– Не, я по науке трескаю.

– Поэтому на свою же фотку до полдня непохожа?

Однако пропустил – добрый оказался дяденька.

На этой же книжной ярмарке встретила знакомого кинопродюсера.

Он мне и говорит:

– Покажи, че купила.

Я открываю сумку, а там моя книжка.

– Вот бы не подумал, – говорит он.

– Что я алфавит знаю? Выучила, пока мы не виделись: мы же лет пять не виделись? Достаточно, чтобы алфавит выучить. Хотя, конечно, сложно было – пять лет не срок. Теперь вот учусь им пользоваться.

Он мне в тон:

– Через пять лет Букера получишь: к тому времени будут давать за знание алфавита.

– К тому времени будут Нобелевскую за это давать. Ты, главное, не забудь алфавит-то.

– Мне-то он зачем? – говорит продюсер. – Я же деньги достаю, мне алфавит необязательно. А ты книжку написала про то, как алфавит не забыть?

– Типа того.

– Ну, давай я у тебя ее даже куплю.

– Сможешь деньги пересчитать? Не забыл, как это делается?

– Ты мне поможешь: потом вместе Нобелевскую получим. То есть ты Нобелевскую, а я Перельмановскую.

Вот так и поговорили.

Зашла в одно кафе: думаю, договорюсь наконец о своем «концерте» (я ведь иногда читаю свои скетчи в кафе).

За полгода до этого я тут была и подарила директрисе свою первую книжку.

Но директрисы на месте не оказалось, зато со мной поговорил гардеробщик: он сидел и читал книгу, а в кафе было всего трое посетителей – какие-то мужчины, которые громко говорили об НДС, и я.

Гардеробщик сказал мне:

– Вы романсы, штоле, поете?

Грузчик, который сидел рядом, мрачно сказал:

– Романсы поют финансы.

– Я иногда тоже пою романсы, – сказала я. – Если, к примеру, выпимши.

– Выпимши нельзя, – сказал грузчик. – У нас директриса строгая.

– Я пою дома в одиночестве. Мама меня за это ругает: говорит, при мне – ладно, пой, черт с тобой, но гостей своих не мучай. Разбегутся.

Гардеробщик, который все время читал толстенную книгу, обернутую в газету, внимательно посмотрел на меня:

– У нас и так мало посетителей, а вы еще хотите, чтобы последние разбежались?

– Ладно, петь не буду, так и быть.

– А что будете делать?

– Читать свои рассказы (я скромно потупилась).

– РАССКАЗЫ? (гардеробщик посмотрел на меня как на сумасшедшую) Да если бы сам Михал Афанасьич ожил, никто бы и его не слушал!

Я сразу догадалась, что именно читал гардеробщик, и спросила его:

– Булгакова читаете?

– О нем, – сухо сказал гардеробщик. – Мариэтты Чудаковой исследование: интересно написано.

– А кто такой Михал Афанасьич? – спросил грузчик.

– Писатель, – хором сказали мы с гардеробщиком.

– Писателя точно слушать не будут, – убежденно сказал грузчик.

Гардеробщик тяжко вздохнул и сказал: