– А сам он, этот барон, не появлялся больше? – спросил дядя Петя.
– Как же, появился! Он здесь и остался. Вон за тем курганом их зарыли.
– Неужели Евсеевич его прихлопнул? Молодец! – похвалил дядя Петя. – Никогда бы не подумал, что он способен на такое. Спокойный мужик, кажется, и муху не обидит.
Мишка и Коля еще ближе подвинулись к капитану.
– Не забывайте о том, что шла война. А у нее свои законы: кто кого упредит. У Евсеевича на всякий случай была припасена винтовка и патроны. Но не он их убил. «Хозяин» тот прибыл на кошару за десять дней до прихода наших, а за две недели до него к нам пришли настоящие хозяева.
– Бывший председатель колхоза, что ли?
– Да нет, я и сам толком не знаю, кто они были. Наверное, партизаны. Помню, пришли они к нам ночью. Трое их было. Одеты в немецкую форму, а говорили по-русски. «Партизан!» – кричат на Евсеевича.
– Какой же я партизан, – говорит он и показывает им на ту бумагу. – Вот смотрите.
– Один из них прочел бумагу и перевел ее содержание остальным. Они пошептались между собой о чем-то, потом старший спрашивает:
– Вы что же из самой Германии гнали сюда хозяйских овец?
– Из какой там Германии! – вспылил Евсеевич. – Наши это колхозные овцы.
Он стал рассказывать о том, как ему, эвакуированному с Украины, поручили уход за отарой, как после неудавшейся эвакуации снова вернулся на свою кошару, как появился новый «хозяин» и вручил ему эту бумагу.
Ночные пришельцы, сидя на лавке, внимательно слушали его. А старший их при этом рассматривал фотографии, висевшие напротив него в одной застекленной рамке. До прихода немцев в этой рамке висел портрет Ленина. Знаешь, есть такой портрет неяркий, вроде карандашного наброска, но художнику удалось точно выразить неповторимо-прозорливый ленинский взгляд, с этакой лукавинкой, будто Ильич хочет сказать: «А что, буржуи, не вышло по-вашему!»
После возвращения из эвакуации, чтобы сохранить портрет, мы с Марковной закрыли его мелкими фотографиями из семейного альбома, разместив их за стеклом перед портретом.
– Кто это у вас там? – вдруг прервал Евсеевича старший, указывая на рамку.
– Родственники, – ответил Евсеевич, даже не взглянув на фотографии.
– А под фотографиями кто? Кто это выглядывает там?
Уж потом Евсеевич рассказывал: «Я как глянул на рамку – обмер от страха: одна фотография опустилась вниз и сквозь узкую щелку видны глаза Ильича. А его взгляд ни с чьим другим не спутаешь».
– Это портрет его дедушки, – ответила Марковна, указывая на мужа.
– А почему вы его прячете?
Старший переглянулся со своими и посоветовал:
– Поправьте фотографию, мне кажется, что этот дедушка не понравился вашему хозяину. Ну и что вы намерены делать дальше с отарой? – уже серьезно спросил он. – Ведь через 10—15 дней сюда придут советские войска.
– Буду делать то, что делал: сохранять овец, – вызывающе ответил Евсеевич. – Наши придут – спасибо скажут.
– Смелый ты мужик! – удивился старший. – Это для кого же, по твоему советские войска – наши?
– По-моему, и для вас тоже, – он решительно рубанул по воздуху ладонью. В какую бы шкуру ни рядились, как бы ни угрожали оружием, вижу, что вы не предатели. Или, если и споткнулись в чем-то, то еще не до конца потеряли человеческий облик. Помогите мне сохранить овец, и советская власть может простить вам ваши ошибки.
Они с улыбкой переглянулись. Заговорили снова старший:
– Интересно знать, что дало тебе повод так думать о нас?
