Резко развернувшись, она ушла, оставив мальчишку стоять посреди коридора с опущенными плечами и разбитым сердцем.
Пусть… пусть так. Он уедет, там будут другие девушки, студентки, его ровесницы. В его возрасте все это быстро проходит. Во всяком случае… так честнее. И зачем вообще она себя уговаривает?
*
Второй серьезный разговор, на этот раз с родителями, Ида планировала уже давно – ведь решила же! – но все никак не могла собраться с духом. А еще против этого категорически возражала Ада, уверявшая, что после таких признаний их или упекут в местную психушку, или еще чего похуже. Что уж там “похуже” она себе воображала, сложно сказать. Ида сильно подозревала, что Ада просто боится, как и она сама, посмотреть в глаза родителям, когда они узнают, что дочери так долго им лгали. Да и… смогут ли тисс Тристобаль и тиссе Тория тогда считать их дочерьми?
Аде казалось, они уж точно решат, что она притворялась все это время – в своих капризах, истериках и порывах. Разве могла так вести себя пожилая женщина? А как, как объяснить, как доказать, что она всегда была искренна, в каждой слезинке, что то ли вновь обретенная молодость так на нее подействовала, то ли новый мир…
Однако в итоге разговор случился, когда обе они не были к этому готовы.
– Ну шо, шо мы им расскажем?! Выгонят они нас и вся недолга! – девочки вполголоса препирались по дороге с очередной тренировки, проходившей во дворе, не обращая внимания на учителя и вышедшего им навстречу тисса Тристобаля. На их беседы по-русски все, казалось, привыкли не обращать внимания.
– Все равно надо рассказать… так будет правильно! Так честно!
– Рассказать, думаю, надо, – негромко вмешался вдруг тисс Тристобаль и, будто намереваясь их добить, добавил по-русски, – обязательно!
Тисс Тристобаль не напрасно много лет занимал свою должность. И уж никак он не мог не обратить внимания на странности, происходившие в собственной семье.
Нет, он далек был от того, чтобы подозревать дочерей в чем-то дурном. Но хотел точно понимать, что именно с ними происходит.
Конечно, доктор давным-давно заверил его, что “птичий язык”, на котором говорят между собой девочки, явление нормальное, и он непременно скоро забудется.
Вот только что-то он никак не забывался. Более того – чем больше тисс Тристобаль его слышал, тем сильнее крепло его убеждение, что все здесь не так просто. У языка определенно была сложная структура, обширный лексикон, богатый понятийный аппарат. Откуда бы взялось все это у девчонок, пролежавших всю жизнь в своих постелях?
Решив раз и навсегда разобраться со своими сомнениями, он стал прислушиваться к разговорам дочерей, записывать услышанное на слух, а пару раз даже сделал записи на кристаллах, чтобы дать послушать специалистам-дешифраторам. Те подтвердили, что речь идет о развитом языке, но ничего не могли сказать ни о его происхождении, ни о содержании разговора. А подозрение, что девочки скрывают что-то важное, только росло.
Годами тисс Тристобаль мучительно прислушивался, не делясь сомнениями даже с женой, выделяя отдельные слова, обращая внимание на интонации и ситуации, в которых они произносились.
Конечно, выучить язык таким способом было бы невозможно. Но несколько слов ему удалось все же идентифицировать более или менее достоверно – достаточно, чтобы дать девочкам понять, что пора бы поговорить откровенно.
А вот приглашать на этот разговор Торию он не собирался – мало ли что. На присутствии матери настояла Ида.
