У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №1(3) 2018 г. - страница 12

На перроне, как мы и договаривались перед отъездом в отпуск, меня встречала моя новая знакомая Машенька, чистенькая такая, хрупкая, миловидная. Стояла и куталась в лёгкий платочек. Я, увешанный сумками, значительную часть содержимого которых составляли подарки для неё, шёл по мостовой, переваливаясь, как неуклюжий, косолапый медведь, и, довольный, поглядывал в её глаза, лучистые и открытые.

Ах, как же я ждал этот миг, когда наконец-то дома и наконец-то можно обняться и стоять, стоять, не отрываясь и не говоря друг другу ни слова. Ради этих чудесных минут я, право, пожертвовал бы половиной проведённого отпуска в Монако… Ну не осуждайте, лишь только половиной. Такой внутренней окрылённости и такой творческой плодовитости я уже так давно не испытывал, а это ведь так важно для писателя. Да, простите, позвольте представиться. Писатель… Да, пожалуй, что и сказать-то больше о себе нечего. Имя. Вася, Петя, Саша – какая, собственно, разница. Я просто человек, который ищет общения с прекрасным и который жить без прекрасного просто не может.

Машка была неповторима и что-то без умолку лопотала, как мне казалось, на своём угорском, то ли мордовском, то ли марийском. Время потихонечку подвигало стрелки к полуночи. После душа мы с Машей отправились в спальню. Прилегли на кровать, и, как мне показалось, я мгновенно вырубился… Я не могу передать того ужаса, который охватил меня, когда я услышал шум набегающих волн и увидел первые робкие солнечные лучики, которые озаряли небо Лазурного берега. Я, похолодев, накрылся приятным и нежным, как пушинка, одеялом с головой и заплакал. Слёзы мои были столь бурными, что я залил ими всю подушку. Потом стало пусто. Потом мысль промелькнула у меня в голове, и я сумбурно вскочил с кровати, побежал к двери – за дверью оказалась прихожая в моей московской спальне, включённый свет. И никого…

Всю ночь не спал, курил, пил виски и тупо просматривал последние бестолковые новостные сообщения на одном из интернетовских сайтов. К утру стало совсем плохо. Я взял в руки телефонную трубку и набрал Машкин номер. Долго не было ответа, затем тихий и грустный голос сказал, что, наверное, нам не стоит больше встречаться, что такого свидания, такого безразличия и холодности она от меня не ждала. Были слёзы, слова, которых я уже не слышал, которые спутались в моей голове в один сплошной клубок абсолютно не связанных теперь для меня событий.

– Да, да, – сказал я уже практически безразлично Маше. – Нам действительно, наверное, надо расстаться, хотя бы ненадолго, я пока не могу, у меня проблемы, серьёзные психические проблемы. Ты не думай, что я не хотел, чтобы нам было хорошо, я просто не осознавал… это хуже, чем пьяный, меня просто нет, понимаешь, просто нет.

На другом конце провода послышались размеренные гудки. Я сел на стол. В голове вертелось одно. Так, значит, я всё-таки был здесь, так каким же, чёрт возьми, образом, я оказываюсь на этом отвратительном море, в этом ужасном отеле с этим омерзительным видом на Du Larvotto?! Вспомнив последнее – какие-то нежные и приятные нотки заиграли в моей душе, – я взял в руки карандаш, клочок какого-то фирменного бланка и начал писать. Писалось так же легко, как и там, в Монако, строки ложились одна на другую, и, как по волшебной палочке, тут же рождалась третья и четвёртая… Я творил.

С каждым днём я всё больше и больше привыкал к сложившейся ситуации, и, как мне показалось, подобный ход вещей даже начал вполне устраивать меня. Вышла моя большая книга, мне сделали несколько презентаций, хорошую рекламную кампанию, книги стали расходиться по России и странам зарубежья. Появились деньги, и немалые. Я смог обновить себе квартиру, приобрёл хороший загородный дом. В общем, что называется, жизнь сложилась… Одно напрягало. У меня так и не было до сих пор семьи и настоящих близких отношений с девушками, которых я очень любил и так же быстро, как влюблялся, терял. Море забирало моё тело, но продолжало баловать душу. Каждый божий день рождал новые волнения, новые импульсы и чувства. Я продолжал творить, но чувствовал, что мои творения отражают не мою, а чью-то жизнь; что те эмоции, которые я передаю в своих произведениях, приходят ко мне ниоткуда, я, как чёрная дыра, притягиваю информацию чьей-то нормально прожитой жизни, чьих-то чувств и просто преобразую всё это, опять же, не по своей воле, в мелодичные стихотворения и поэмы, удивительные рассказы и повести. Становилось жутковато. Но богемная суета продолжала растворять меня в своём соблазнительном сосуде. Я становился всё более наглым и бесцеремонным, всё больше в душе моей формировалось чувство своей уникальности и незаменимости, а иногда даже божественности. Да, да, иногда я начинал сравнивать себя с Богом, не по физическим, а по духовным параметрам. Строки мои были столь чисты и пронзительны, что, в общем-то, ни один здравомыслящий человек не смел мне сказать слова критики, потому что понимал, что это действительно гениально, что на самом деле никогда ещё не было, да и не будет никого, подобного мне.