– Кул, подруга!
– Что?
– В смысле – привет!
– Привет, – шепнула она. Вновь выглянув в окно, скользнула взглядом вдоль обрывающейся вниз стены, скованно выпрямилась.
– Вы же могли разбиться!
– Опять «вы»? Мы же договаривались! – я сглотнул. Горло катастрофически пересыхало. – Что-нибудь попить бы, а?
Она кинулась вглубь спальни, принесла бутыль со стаканом. Либо «пепси», либо минералка, но мне было все равно. Запрокинув бутыль, прямо из горлышка я выцедил добрую треть, не отказал себе в удовольствии побрызгать немного на макушку.
– Уф! Спасибочки! Теперь я снова человек.
– У вас… У тебя на спине…
– Это не горб, не бойся, – я выудил кроссовки с носками, вместе с изжульканным простынным канатом бросил на пол. – Труба, понимаешь, скользкая попалась. Только босиком и можно было взобраться.
Она стояла, не двигаясь, – чистое лицо, лучистые глаза. Я поневоле засмотрелся. Чистое-лучистое – вот уж никогда не замечал, что корень-то один! Впрочем, в грамматических ребусах пусть копаются лехи вараксины, а я сейчас просто глядел на нее, ни о чем не думая, не пытаясь даже предугадать, что скажу в следующую секунду. На этот раз наваждением не пахло, я вполне контролировал себя, и все же снова, как на первом нашем уроке, мне отчаянно захотелось ее обнять – без поцелуев, без слов. Она была маленькой девочкой, нуждавшейся во мне, и это единственное, во что, выслушав Петра Романовича, я поверил сходу, не пытаясь даже усомниться. Все могло оказаться враками, но только не этот взгляд. Я ощутил его в кафе, я готов был подчиниться ему и теперь. Беспричинно, просто как магнит, поднесенный к железу. Это представлялось загадкой, чем-то, не поддающимся никакой логике. Потому что стояла передо мной отнюдь не женщина-вамп и не женщина-королева. Если бы речь зашла об именах, то я бы ее назвал девочка Радуга. Забавно, но «девочка Радуга» по-прежнему смущалась и трусила, не подозревая о том, что самым непостижимым образом все больше и больше забирает надо мной власть.
– Так и будем стоять? – я взял ее за руку.
– А что? – она потупила глаза.
– Ну… Вон у стены, я вижу, пианино. Может, сыграешь что-нибудь?
– Прямо сейчас?
– А тебе запрещают играть по ночам?
– Нет, – Алиса робко улыбнулась. – Здесь специальные ячеистые перекрытия. Можно спокойно играть даже на барабане.
– Ну так давай.
– Что вам сыграть?
– Тебе. Не «вам», а «тебе».
– Что тебе сыграть?
– Неважно. Все, что сама хочешь.
– Хорошо…
Мы стояли, по-прежнему не двигаясь. Наверное, впервые в жизни я смотрел в чужие глаза, не испытывая ни малейшего желания моргнуть. Это напоминало сладкую дрему. Совсем как в далекие морозные времена на железнодорожном посту возле раскаленной киловаттки. Кругом холодина, метель, – и только здесь тепло и уютно. Никуда не хочется, можно сидеть, а можно лежать – лишь бы не выходить из помещения. Ноги мы ставили прямо на киловаттку, отчего подошвы ботинок плавились, приобретая характерный клетчатый узор. Нам было все равно, сказочное оцепенение сковывало почище кандального железа.
Гудок далекого парохода заставил нас очнуться. Алиса вздрогнула, я выпустил ее руку. Она быстро подошла к инструменту и, откинув крышку, торопливо обернулась. Мне показалось, что оборачивалась она даже с некоторым испугом. Словно за те несколько секунд, что она не смотрела на меня, я мог пропасть и исчезнуть.
Улыбнувшись, я шагнул к пианино и присел на высокий табурет.
