Убить еврея - страница 8

Мне тебя не отдали. Нелька показала письмо, в котором Анна просила ее не отдавать тебя мне. А мне советовала вообще забыть о тебе, о ней и снова жениться. И еще… Она писала, что понимает, что я «встану на рога» и буду бороться за сына, считая ее поступки бредом сумасшедшей. Но, если она мне что-нибудь попытается объяснить, то я уж совсем точно сочту ее идиоткой. Поэтому она просит, чтобы мальчик несколько лет пожил у Нельки, а потом «жизнь изменится так резко, что ты поймешь, как хорошо, что Артём не в Ереване. А когда переедешь за границу, тогда он сам тебя найдет». Конечно, я все это посчитал за бред, решив, что она ударилась в ясновиденье. Но, подумал, что глухая борьба ни к чему не приведет. К тому же я был на грани нервного срыва, да и тебе после болезни, действительно, лучше было бы пожить с теткой, души в тебе не чаявшей, чем с отцом, которого интересовали только черные дыры и сумасшествие его жены. Я даже думал, что это мне наказание, ведь я настолько был поглощен работой, что все жизненные неурядицы воспринимал, как локальные явления, которые можно решить, если относиться к ним не истерично, как большинство людей, а рационально. Именно так я отнесся и к твоей болезни, и к ее. Вот… черная дыра ее и поглотила. Может, Анна сама отдалась ей, чтобы спасти тебя, думал я, чтобы объяснить себе, почему оставляю тебя в Москве.

Потом Союз распался. Она была права, когда писала, что «жизнь изменится так резко, что ты поймешь, как хорошо, что Артём не в Ереване». Девяностые годы были в Армении страшными – землетрясение, война, блокада, массовая эмиграция. Коллеги из Испании пригласили меня, и я уехал по контракту. Черными дырами заниматься не стал, хотя пригласили меня из-за этой работы. Я сказал, что есть тема, необходимая, чтобы подойти к дырам основательно, Убедил. Впрочем, тебя не это волнует».

– Волнует, – сказал Артём, – это ведь все взаимосвязано. А… что было со мной? Что за болезнь?

– Ты, действительно, ничего не помнишь? – спросил отец и вздохнул: «Тогда ничем не могу тебе помочь. В тот день, когда я вернулся с работы, ты уже был в больнице… Ты, правда, ничего не помнишь? – переспросил он и сам же ответил, – хотя, у тебя был жар, бред, ты пролежал месяц, почти не приходя в сознание. А потом резко пошел на поправку. Вот, собственно, и все.

Артём чувствовал, что это далеко не все, но не сомневался, что больше ничего не вытянет.

– Здесь ведь очень сильная школа психоанализа, – сказал он, почему-то злорадно отметив, что отец покраснел.

– Ты совершенно здоров, – пробурчал отец.

– Значит, ты проверял, – констатировал Артём.

– Я же сказал, что мы все перепробовали.

– Ты говорил это о маме.

– Ты абсолютно здоров, – повторил отец, и было похоже, что он убеждает не столько Артёма, сколько себя.

– Тогда в чем дело? – пожал плечами Артём.

– Да, в чем дело? – перехватил инициативу отец.

– Сны, – жестко бросил Артём и посмотрел на отца. Ему был виден только профиль, потому что оба они сидели лицом к озеру. Отец сглотнул слюну и спросил:

– Вещие? О чем?

– Не знаю. О том, чтобы убить еврея.

Он увидел, как у отца в прямом смысле отвисла челюсть, и голова медленно повернулась к нему. Еще он отметил, что первый раз произнес проклятую фразу вслух.

– Почему еврея? – медленно спросил отец. И Артём, совершенно неожиданно для себя, ответил фразой из старого анекдота, точнее, ее перевернутой версией: « Ну не велосипедиста же». На удивление, до отца смысл дошел почти со скоростью света – видимо у обоих мыслительный процесс работал на пределе. Через минуту они уже ржали, как два сорванца – сработал защитный рефлекс. Оставшуюся часть вечера они провели за милой беседой, словно договорились не возвращаться к проклятой теме.