Ванька висел на дыбе. Канат, связывающие его ноги с колесом, был не натянут, провисал в воздухе. Болтаться на дыбе не радостно, но пока ног не тянут и рук не выворачивают, терпеть можно.
Чуть поодаль сидел за конторкой отец Иоанн, разложив перед собой письменные принадлежности.
В стоящих среди инструментов больших песочных часах сыпался песок
Полицейский топтался возле дыбы, мастерил самокрутку.
– Смотри, Ваня, напоследок не проговорись, – шептал полицейский. – А я, сам видишь, обещанье свое держу, на дыбе висишь – не мучаешься
– Не беспокойся.
Полицейский прикурил от факела и отошел к дверям, чтоб не дымить в камере; Юрьев запаха самосада терпеть не мог.
– Почему ты не указал меня в свидетелях, Ваня? – тихо спросил отец Иоанн.
– Ты меня защитить пытался.
– Не суйся, монах!.. – прикрикнул от дверей полицейский. – Твое дело десятое, сиди себе и записывай.
На лестнице, ведущей в подвал, раздались шаги. Полицейский мигом погасил самокрутку, бросился к дыбе, схватил рукоять колеса, крутанул, подтянул канат, но не сильно:
– Князь идет!..
Ванька притворно застонал от боли.
В пыточную степенным шагом вошел Юрьев. Взглянул на полицейского.
– Давно висит?
– Два раза часы переворачивал, – доложил полицейский. – Как положено по инструкции.
– И продолжает упорствовать?
– Правду говорю, ваше сиятельство!.. – сквозь стоны сказал Ванька. – Правду!.. Семен и Авдей в трактире поносили нашего генерал-губернатора…
– Их следователь уже допросил, вины не признают.
– Допросите их, как меня!..
– Всему свое время! – Князь повысил голос. Его разозлило, что Ванька выдержал дыбу. – По инструкции, мать твою!.. А то, что вы, мразь, смеете по пьяне трепать имя генерал-губернатора – это как считать по инструкции?!.. Прохор, ну-ка растяни его еще раз! Чтобы впредь шевелил мозгами, прежде чем «слово и дело» орать!..
– Я-то здесь причем? – завопил Ванька.
Полицейский стал медленно вращать рукоять колеса, всем своим видом показывая Ваньке, что, не желая, выполняет приказ. Веревки, связывающие Ваньку, накрутились на колесо, тело натянулось, руки стало выворачивать.
– Больно, сука!.. Больно!.. – во всю мочь закричал Ванька, уже без притворства. И вдруг захрипел песню:
У сиротки столько горя,
Куда горюшко девать?
Отнесу во чисто поле,
Ступай, горюшко, гулять…
– Поет? На дыбе?!.. – Юрьев растерялся. Он даже представить себе такое не мог.
– Хрипит уже, – сказал полицейский.
– Сними, – велел князь, удивленно глядя на Ваньку. – И приведи тех холопов. Пора кончать эту историю.
Полицейский снял с Ваньки путы, отцепил руки от перекладины. Ванька мешком повалился на пол, затем встал на четвереньки, оперся о пол локтями – кисти рук занемели – и какое-то время стоял так, набираясь сил. Юрьев с усмешкой наблюдал за ним. Полицейский вышел.
– Скажи-ка, Иван, что это тебя честь губернатора так заботит? – спросил Юрьев.
– Жить хочу, ваше сиятельство, – Ванька встал на ноги. – Так, отче?
– Смотря каким путем жизнь сохранять, – ответил отец Иоанн и тоже встал. – Разум требует, чтобы я молчал. Но протестует душа, не ладит с разумом. Смолчать – значит, одобрить зло. Я тоже был вчера в трактире, князь. Затевается тут неправое дело.
– Говори.
– Не о губернаторе речь шла, а о деньгах на кормление арестантов.
Прямо в дых ударили Юрьева слова монаха; арестантов-то содержат согласно указам правительства. О, черт! Дело получается не местное, мелкое, а государственное. Придется сообщить Ушакову. А тот немедленно в него вцепится, не поленится, в Москву примчится. Мятлева, конечно, потянет, его ж дворовые в деле замешаны.
