– Она такая и со мной. Я благодарен тебе за службу ей и нашему дому. Спасибо.
Я позвал его, чтобы сообщить об удвоении жалованья, но теперь этот жест, пусть и правильный по сути, вдруг показался мне торгашеским, и я решил промолчать. Ревел так поступил не ради денег. Он ответил добром на добро. Пусть узнает о нашей щедрости, когда получит ежемесячное жалованье, и сам поймет, в чем дело. Впрочем, такой, как он, не придал бы значения деньгам.
Я негромко прибавил:
– Ты отличный управляющий, Ревел, и мы высоко тебя ценим. Я хочу, чтобы ты об этом знал.
Он слегка наклонил голову. Это был не поклон, а признание.
– Теперь знаю, сэр.
– Спасибо, Ревел.
– Уверен, не стоит благодарностей, сэр.
И он покинул комнату так же тихо, как вошел.
Зима вокруг Ивового Леса становилась все суровей. Дни делались короче, сугробы росли, и ночи были черными и морозными. Мы с Молли заключили перемирие и оба соблюдали его. Это сделало жизнь для нас обоих проще. Я действительно думаю, что больше всего мы нуждались в мире. Ранние вечера я обычно проводил в комнате, которую привык считать кабинетом Молли. Она, как правило, там и засыпала, и я хорошенько ее укрывал, а потом крадучись уходил в собственное логово, где царил привычный беспорядок и дожидалась работа.
Это случилось однажды поздно вечером, когда уже почти наступила середина зимы. Чейд прислал мне очень интригующую коллекцию свитков на языке, весьма похожем на язык Внешних островов. В них было три рисунка, где как будто изображались стоячие камни с маленькими пометками по бокам – возможно, символизирующими направление. Это была одна из тех загадок, что приводили меня в ужас, потому что у меня не хватало зацепок, чтобы ее решить, но все же я не мог оставить ее в покое. Я работал над свитками, перенося на чистый лист бумаги поблекшие рисунки и слова, которые мог перевести, оставляя пустоту на месте всего непонятного. Я пытался уловить общий смысл свитка, но слово «каша» в заголовке напрочь сбивало меня с толку.
Было поздно, и я считал, что бодрствую в доме один. Снаружи валил мокрый снег, и я задернул пыльные шторы, отгородившись от ночи. Когда дул ветер, снежные хлопья тихо ударялись о стекло. Я рассеянно спросил себя, не заметет ли нас к утру и не превратится ли мокрый снег в ледяную корку на виноградных лозах. Я резко поднял голову, когда мой Дар проснулся, и миг спустя дверь приоткрылась. В щель заглянула Молли.
– Что такое? – спросил я, и от внезапной тревоги вопрос прозвучал резче, чем я намеревался.
Я не мог вспомнить, когда в последний раз она искала меня в моем кабинете.
Молли вцепилась в дверной косяк. На миг она замерла, и я испугался, что обидел ее. Потом она сдавленно проговорила:
– Я здесь, чтобы нарушить слово.
– Что?
– Я больше не могу притворяться, что не беременна, Фитц. Я рожаю. Ребенок появится на свет сегодня ночью. – Она слабо улыбнулась, стиснув зубы. Миг спустя внезапно глубоко вздохнула.
Я уставился на нее.
– Я уверена, – ответила она на мой невысказанный вопрос. – Я почувствовала первые схватки несколько часов назад. Я выждала, пока они не стали сильными и последовательными, чтобы не сомневаться. Ребенок движется, Фитц. – Она замерла.
– Может, дело в плохой еде? – спросил я. – Соус, который подали к баранине за ужином, показался мне очень пряным, и, возможно…
– Меня не тошнит. И за ужином я не ела, если ты не заметил. Я рожаю. Да благословит всех нас Эда, Фитц, я родила семерых детей и дважды перенесла выкидыш. Тебе не кажется, что я понимаю, что чувствую сейчас?
