– Ммм… Усложняешь ты все. Можно и так сказать. О смысле… О том, как все совершенно. Конструкция железяки, в которой мы сейчас, ничто по сравнению с конструкцией твоего тела, твоего сознания. О том, чтоб все это работало и не фонило должна думать ты. Кто ж ещё? Не врачи же, не психиатры. А железяка тебе в помощь. Как индикатор. Чтобы все проявилось.
– Что проявилось?
– А ты оглянись.
Хирургическая стерильность помещения сохранилась лишь на периферии зрения. Все, на что я смотрела в упор, менялось. Ковёр стал мягким, свет тоже. Заколыхалась легкая занавеска в горошек на отворившемся окне. Горошины запрыгали, хихикая, как от щекотки. Столы, смачно чмокнув и подпрыгнув, округлились. На них спланировали невесть откуда взявшиеся скатёрки. Прихорашиваясь и оправляясь, столы разбились на пары и, покружившись в вальсе, замерли в радостном ожидании. Салфетки в фигурных вазочках расправили крылышки, узоры и принялись чуть слышно напевать что-то фольклорное. Стало тепло.
В центре зала возник очень серьезный Игореша, поклонился нам в пояс, взмахнул дирижерской палочкой, встряхнул шевелюрой. Не хватало только фрака с белой манишкой.
Я ожидала услышать музыку, вместо этого увидела ее. Воздух переродился и эволюционировал. Прозрачная пустота зашлась вихрем, местами уплотнилась, местами растворилась в бесконечности, образовав провалы и дыры в пространстве. Дыры пошли туннелями, в конце которых мерцало нечто таинственное и разноцветное.
Все это было похоже на ожившую акварель очень смелого художника.
Уплотнения превратились в спиральные облака. Внутри них что-то происходило. Я приглядывалась, прищуривалась, хотела подойти поближе. И поняла, что подходить нет необходимости. Я находилась в эпицентре происходящего. Сгустки музыки пульсировали вокруг меня и даже во мне. Они были разного цвета и формы. Я следила за стремительным вихрем… чего? Я поняла-вихрем зарождающейся жизни.
Пока я вертелась вокруг своей оси, чтобы больше увидеть, лоно сгустков на глазах набухало, из него потянулись причудливые разноцветные ростки. Плоть ростков превращалась в диковинные плоды. Через пару минут в воздухе плавал целый сад-огород, Игореша нырял в его дебри с хищным ножом, точно разбойник. Подмигивал одним глазом, пугал чёрной повязкой на другом.
Игорешин нож вспорол росистую пористую мякоть. Она нехотя прогнулась под ним, затем, не выдержав напора, разверзлась сочащимся надрезом. Дальше все пошло, как по маслу. Плоды вокруг Игореши произрастали из семян, зрели, сами стряхивали с себя землю и росу, ложились под нож и сами укладывались на огромный, парящий в воздухе, поднос тонкими разноцветными ломтиками. На срезе они были так свежи и влажны, что хотелось провести по ним языком, ощутить вкус и влагу на небе, впитать потрясающую свежесть, ощутить ее всеми вкусовыми рецепторами. Сглотнуть слюну, самой стать этой свежестью. Я раздвинула руками заросли и потянулась к тяжелому подносу. Но Игореша меня опередил, отодвинул, встал на цыпочки, схватил качающийся поднос и водрузил его на стол. Осуждающе сказал мне «ай-ай-ай», и я, как провинившаяся девочка, взгромоздилась на высокий стул и замерла в ожидании.
Игореша повязал мне на шею огромный фартук. Фартук закрыл рот и нос. Я заморгала и протестующе замычала. Игореша поправил фартук и предложил мне отведать плоды.
Я откусывала маленькие кусочки, прислушивалась к себе, глотала. Влажная мякоть скользила по языку, небу, проваливаясь вглубь меня. Я изнутри чувствовала ее прикосновение. Мякоть плодов нежно касалась моей мякоти. Осмелев, впитывалась, проникала в мои клетки, в густой поток, текущий по моим жилам. Смешивались с ним, освежала, добавляла краски и ноты.
