Она же, склонив голову набок, смотрела на него:
– Прости меня, мой господин, – совсем по-детски сказала она. – Это только мои мечты.
– Они мудры, – промолвил фараон, подходя к царице.
Он протянул ей руки и помог подняться.
– Я хочу научиться мечтать, как ты, – сказал Амонхотеп и глаза его улыбались. – А пока, прошу, расскажи мне о том, как живут люди там, откуда ты пришла.
Они сели рядом друг и с другом на жесткое ложе и Нефру начала свою длинную повесть о несчастных рабах, стойких и покорных, об аристократах, жестоких и скупых, о незаконных поборах чиновников, об их нежелании умерять свою жадность, о крестьянах, о жрецах… Амонхотеп порой не выдерживал и вскакивал с места. Иногда в его глазах блестели слезы. О чем он думал? О правде, попранной людским невежеством? О том, что правда должна быть едина для всех? В тот момент он чувствовал, будто кто-то говорит внутри него. Может, это был сам Бог? И мог ли человек быть бескорыстен и чист душой?..
Тотмий сидел за гончарным кругом и лепил на стенках глиняного горшка очертания человеческого лица. Он был так поглощен работой, что не заметил, как отворилась дверь и вошел китаец.
– Чем это ты там занят? – спросил тот сверху.
Юноша, полный смущения, смял плоды своего труда в бесформенный комок.
– Мнешь, да? – веско сказал китаец, спускаясь по лестнице, – Напрасно. Так ты никогда не добьешься своего… Чего испугался? – Ласково спросил он, подходя к Тотмию.
– Простите, хозяин, – с чудовищным акцентом ответил юноша.
– Да перестань, – отмахнулся китаец. – Лучше пойди и вымой руки. Или нет! Садись и рассказывай, что ты хотел сделать?
– Горшок.
Китаец поморщился.
– Нет, пожалуйста, больше не делай этого никогда. Слышишь? Точно так же, как и миски для похлебки – этим пусть занимаются бездельники и глупцы. А я не позволю изготовлять на моем станке в моем доме из моей глины подобную пошлость. Ты меня понял?
– Да, хозяин.
– Прекрасно. Тогда возьми глину и сделай что-нибудь изящное. Кувшин. Это ты умеешь?
– Да, хозяин, – кивнул головой раб. – Я был учеником гончара.
– Как?! Негодник! – возмутился китаец. – И ты до сих пор скрывал это?
– Я не знал, хозяин, что для вас это важно, – пытался оправдаться Тотмий.
– Ну, во-первых, мне неприятно, что ты меня величаешь не иначе, как «хозяин», – наставительно заметил китаец, располагаясь на низкой скамеечке подле стола. – Признаться, в общении с тобой я таковым себя не ощущаю: мой раб лазает по моим вещам, работает моими инструментами, а порой и спит на моей постели. Я хочу, чтобы ты называл меня Ну-от-хаби. Ты понял?
– Да, я понял.
– Ты в силах запомнить это простое китайское имя?
– Да.
– Тогда ответь, почему ты не называешь меня так?
– Я думал, вам не понравится, – сказал раб.
– Думать нужно всегда, в этом ты прав. Но порой следует этого и не делать. Впрочем, начинай…
Закрутился станок, глина под тонкими пальцами юноши поехала вверх, приобретая выемку, которая все углублялась по мере роста будущего изделия. Изящные стенки сосуда свидетельствовали о большом мастерстве юноши.
Но китаец только покачал головой:
– Плохо, очень плохо. Этим не годится даже черпать воду.
Тотмий посмотрел на почти готовый кувшин, к которому оставалось только ручки прилепить и можно обжигать в огне… Почему Ну-от-хаби недоволен?
– Ты думаешь, я шучу? – спросил китаец.
– Да, хозяин, вы ошибаетесь, – твердо заявил юноша. – Если сделать стенки тоньше, глина не выдержит собственной массы. Я много раз убеждался в этом.
