Уинстон Черчилль. Темные времена - страница 19

. По мере приближения к катастрофе его призывы к сближению с Москвой стали приобретать все более эмоциональный и горячий оттенок. «На востоке Европы находится великая держава Россия, страна, которая стремится к миру; страна, которой глубочайшим образом угрожает нацистская враждебность; страна, которая в настоящий момент стоит как огромный фон и противовес всем государствам Центральной Европы», – заявит он перед жителями Манчестера во время одного из своих выступлений в мае 1938 года^>111.

Обращение к союзу с Россией интересно в трех отношениях. Во-первых, оно указывает (по мнению Черчилля) на серьезность нависшей над Британией опасности. Эта опасность была настолько велика, что даже такой заклятый антисоциалист, как Черчилль, решил обратиться за помощью к первому социалистическому государству. Во-вторых, как бы Черчилль ни относился к России, он не мог не признавать мощи этой страны, неисчерпаемости ее внутренней силы, чудовищного потенциала, а также той огромной роли, которую она играет в геополитике, вне зависимости от того, нравится это или нет государственным деятелям других стран, признают они это или, наоборот, предпочитают тешить себя самообманом. Наконец, устремив свой взгляд на восток, Черчилль уже в 1936 году приступил к созданию антигитлеровской коалиции.

У руководства Британии были свои планы. Не привыкший поддаваться эмоциям, Болдуин цинично и недальновидно выступил за противостояние Германии и России. В конце июля 1936 года он без экивоков заявил пришедшей к нему делегации депутатов обеих палат парламента: «Если в Европе и начнется война, то я с радостью понаблюдаю за тем, как большевики сражаются с нацистами»^>112. Сменивший его на посту премьер-министра Невилл Чемберлен также проявил в этом вопросе близорукость. Он просто не доверял России. Причем чем ближе было начало войны, тем крепче становились его «подозрения относительно целей Советов»^>113.

Дело было не только в доверии. Отношение правящей элиты Британии к СССР в тот период способно многое объяснить и в отношении Лондона к нацизму, фактически противопоставленному коммунистической угрозе. На Даунинг-стрит Советской России боялись больше, чем вермахта^>114, отсюда «радость» Болдуина от «сражения коммунистов и нацистов», отсюда потакание малейшим преступным посягательствам Гитлера. Черчилль же рассуждал иначе. Он не верил в захватнические планы Москвы, считая, что «русские, как французы и мы, хотят, лишь чтобы их не трогали и дали им мирно жить». И все, кто испытывает аналогичное желание, – «должны объединиться ради общей безопасности»^>115.

Краеугольным камнем коллективной безопасности, этого «сплетения различных региональных пактов в один мировой организм, с участием каждой нации», Черчилль видел силу и готовность применить ее в случае необходимости. В противном случае «ни один план предотвращения войны не имеет никакой ценности». «Все богини правосудия бесполезны без меча, – убеждал он. – Мир в его нынешнем состоянии должен иметь своих констеблей». По словам британского политика, «в мире нет иной спасительной идеи, кроме этой»^>116. Сказать, что его воззрения не встретили поддержки, – значит не сказать ничего. Своими призывами объединиться с СССР Черчилль переворачивал всю внешнеполитическую модель Англии с ног на голову. Он ударил по самым основам политики умиротворения.

Но и это еще не все. Опираясь на свои взгляды, Черчилль предлагал срочные корректирующие действия и на внутреннем фронте. Он открыто выступил с требованием «противостоять не только военной, но и идеологической агрессии»