Улица убитых - страница 11

– Тебя почему-то не удивляет мысль о собственной смерти. Меня вот тоже не удивляла. Когда на корабле объявили, что все мы теперь покойнички, я как-то сразу про себя отметил – а я знал. Знал с самого начала. Наверное, еще до того, как сел на эту чертову лодку. Ты давно сошел на берег, морячок?

– Я не помню корабля, – ответил Бенджи.

– Ничего. Такое бывает из-за пара над Великой Рекой. Еще вспомнишь, – Панчо почесал подбородок. – Знаешь, я думаю, что это может быть нашим естественным механизмом. Ну, в организме, понимаешь?

– Не совсем.

– Ну, как сон или ходить в туалет. Все, что задумала для нас природа, происходит естественно и безболезненно. Вот, например, перелом руки. Боль ведь чувствуешь не сразу. Болевой шок дает тебе время унести свою задницу подальше от опасности.

Панчо закурил.

– Чудеса природы. Думаю, со смертью то же самое. Природа сделала так, чтобы мы не терзались мыслями, мол, «как же так» или «что будет с моими родными?». Просто БАМ! – Он хлопнул в ладоши. – И в один прекрасный момент ты здесь. Без воспоминаний. Без соплей. С четким пониманием того, что ты теперь жмурик.

Паккард промчался мимо указателя «Герника-Лумо». Сразу за ним начиналась ивовая роща, деревья в которой, сплетаясь еще зелеными ветвями, образовывали самый настоящий туннель. Проглядывалась пожелтевшая чахлая трава, которой еще хватало сил держаться на каменистой почве. Сразу за ивовым туннелем показались дома в два-три этажа, сложенные из желтого кирпича, накрытые красной черепицей. Они стояли друг напротив друга, оставляя узкую полоску брусчатой дороги, которой едва бы хватило для двух машин. За ними часовня и слабоосвещенная площадь с фонтаном. Паккард остановился чуть поодаль.

– Смотри, – Панчо указал пальцем в окно с пассажирской стороны.

На площади были люди. Немного. Человек семь. Точнее Бенджи сказать не мог, в полумраке трудно было разглядеть.

– Вот, что бывает после карнавала, морячок.

Бенджи хорошо знал, на что похожи люди с площади Герника-Лумо. Откуда-то из недр памяти разум извлек образы отощавших людей с впалыми щеками и синяками под глазами. С нервно бегающими зрачками, которые избегают прямого твердого взгляда. Так смотрят шакалы или гиены, нападающие лишь стаей, сзади. Или, по крайней мере, на слабого. С этого расстояния нельзя было разглядеть язв на их телах, но характерные почесывания не оставляли сомнений в том, что они есть.

Люди с площади Герника-Лумо выглядели как морфиновые наркоманы. Они держались вместе, стаей, никогда не сближаясь друг с другом, оставаясь одиночками, готовыми в любой момент предать или сбежать.

– Жуткое зрелище. Люди, подсевшие на Надежду.

– Надежду? – переспросил Бенджи.

– Оставь надежду всяк сюда входящий… Неужели не слыхал? – усмехнулся Панчо Домингес. – Здесь нет надежды, парень. Нигде, кроме как в центре Улицы Убитых. На параде. Там ее производят в промышленных масштабах. Большая часть тех, кого ты видел в толпе, иссохнут и помрут. Единицы, самые крепкие уберутся и уцелеют. Затем собьются в стаю, как бездомные собаки и начнут охотиться на себе подобных. На тех, в ком осталась хоть капля наркотика.

Панчо снова закурил.

– Однажды я видел, как уцелевший после парада паренек нарвался на группу таких, как эти, – сказал Домингес и глубоко затянулся. – Они задрали его как крольчонка. Ошметки алебастровой крошки были разбросаны по всему кварталу.