Улица убитых - страница 26

Сабля была самой обыкновенной, солдатской. Она не шла ни в какое сравнение с изысканным, хотя и вычурным нарядом комиссара. И тем не менее, эта железка имела для него большое значение.

Храм, представляющий собой небольшую пагоду с тремя башнями и воротами, расположился на возвышенности. Бумажные фонари, расставленные вдоль гравийной дорожки, сбивались у ворот в большую стайку, точно мотыльки, налетевшие на источник света.

Северин прошел мимо почтительно поклонившейся охраны, мимо длинной очереди людей, желающих выказать соболезнование семье Нагано и поддержать безутешного патриарха, хотя в этой поддержке он вовсе не нуждался. Таковы были правила. А правилами в консервативном криминальном мире Японии не пренебрегали. Даже на том свете.

Люди стояли безо всякого выражения на лице. У них никогда нет никакого выражения, подумал Северин. Вот поэтому они и проигрывали войны.

Подойдя к входу в храм, комиссар достал из кармана портсигар и вынул тонкую папиросу. Спустя секунду, перед ним появилась миниатюрная девушка, похоронный распорядитель. Она низко поклонилась комиссару и проговорила: «Мистер Нагана просил передать, что ваш разговор состоится через несколько минут в задней комнате», – она снова поклонилась. «Прошу проследовать за мной».

– Значит, отведите меня в заднюю комнату, сказал Северин, состроив жуткую гримасу. Девушка не посмела обидеться. Перед тем, как пойти вслед за миниатюрной японкой, он поднял с земли один из фонариков и подкурил папиросу. Табак зашкворчал и утонул в пламени.

Затянувшись, комиссар поймал на себе несколько кротких взглядов, полных молчаливого неодобрения и скрытого презрения к рослому и грубому русскому.

– Что? – крикнул он и развел руки. В одной папироса, в другой фонарь на тонкой палочке. – Вы же любите благовония.

Ответить никто не решился. Он бросил фонарь и последовал за распорядителем. Свечка внутри фонаря погасла, бумажная форма разорвалась и склеилась вытекшим воском.

Комната, где была назначена встреча, располагалась в восточном крыле. Чтобы попасть в нее, необходимо было обогнуть храм по узкой тропинке, брошенной шелковой лентой вдоль стены.

Девушка в черном кимоно шла по гравию бесшумно. В густой вечерней мгле не слышен был шорох шелковых одежд. В то время как Борис Северин, предпочетший идти по лужайке, громогласно топал, вырывая каблуками солдатских сапог клочья заиндевевшей травы. Мерзлая земля налипала комьями, оставаясь на подошве, пока ее не сменял новый комок.

Он двигался широко шагая, энергично, хотя и слегка неуклюже. Неловкость движений не была связана с неуверенностью или неловкостью комиссара. Наоборот. Это прямое следствие его активной жизненной позиции, если так можно выразиться. За долгие десятилетия на Улице Убитых он получил такое количество ранений, что впору выходить на пенсию.

Первое он получил еще на пароме, доставлявшем его на эту сторону Великой Реки. Здоровенный охранник (в то время еще деревянной переправы) отказался предоставлять будущему комиссару разъяснения о том, кто он и как здесь оказался. Борис вынул из ножен его же саблю и резким ударом отсек голову. После чего проделал то же самое с остальными членами экипажа, пощадив лишь рулевого. Даже несмотря на то, что тот воткнул нож ему в поясницу. Место удара окаменело, покрывшись крупной мраморной крошкой. Ранение сковало движения и вызвало хромоту.