Улисс - страница 19

Вочревленный в греховной тьме, я тоже был сделан, а не получен в дар. Ими, мужчиной с моими глазами и голосом и женщиной-призраком, чье дыханье отдаёт пеплом. Состегнулись и отвалились—каждый себе—исполня волю соединяющего. Ещё до начала всех времён я был соизволен Им, и теперь меня уж не уволить в небыль или в никогда. Предвечный закон—lex externa—стоит над Ним. Вот, стало быть, та божественная сущность, в которой Отец и Сын единосущны? Где бедолага Ариус, проверить выводы? Он всю жизнь ратовал за единотрансовокупбляйевреетрахсущность. Роком обречённый ерисиарх. Испустил дух в греческом ватерклозете: эфенейзия. Восседая в пупырчатой митре и с посохом на троне своём, омафор задран над засраным задом – в назидание безутешной пастве.

Ветерок взвихрился вкруг него, взбалмошный колючий ветерок. Близятся, волны. Белогривые лошади моря, закусив удила, яроветрые скакуны Манаана.

Надо не забыть его письмо в газету. А потом? КОРАБЛЬ, пол-двенадцатого. Кстати, с этими деньгами не жмись, сори, как придурочный рубаха-парень. Да, я должен.

Шаги его замедлились. А пока что? Зайти, что ли, к тёте Саре? Голос моего единосущного отца. Давно встречала своего поэтического братца Стефена? Не видала? Ну, не на Страсбургской же террасе у своей тётки Сары? Он ведь птах высокого полета, а? Ну… и… и… и… скажи, Стефен, как там дядя Сай? О, Боже слезолюбивый, во что я вляпался с этой женитьбой! Робяты тама, ото, на сеновале. Пропойца-бухгалтеришка и его брат, кларнетист. Достопочтенные гондольеры. И косоглазый Волтер, что выкает своему папаше, прикинь? Отцу говорит "сэр". Да, сэр. Нет, сэр. Исус не зря расплакался, клянусь Христом-Богом.

Дернуть осиплый звонок их запертого домика: и ждать. Они, опасаясь, что это пришли за платой, выглядывают из потаённых щелей.

– Это Стефен, сэр.

– Впусти его. Впусти Стефена.

Засов отодвинут и Волтер здоровается со мной.

– А мы думали это другой кто-то.

На широкой койке дядя Ричи, подперт подушками, сверху одеяло, протягивает над холмиком своих коленей здоровенную ручищу. Грудь чистая. Он помылся до пояса.

– Здоровo, племяш.

Он откладывает доску, на которой составлял счета для взоров м-ра Дуроломба и м-ра Шлёмдолба, кипы контрактов и общих запросов, и он же заполняет Duces Tecum. Рама морёного дуба над его лысиной: ЗАУПОКОЙНАЯ Уальда. Неверно поняв его свист, вновь появляется Волтер.

– Да, сэр.

– Стефену и Ричи надо горло промочить, скажи матери. Где она?

– Купает Криса, сэр.

Папочкин напарник по койке. Любимая капелька.

– Дядя Ричи, не надо…

– Зови меня Ричи. К чёрту вашу минералку. От неё хиреют. Виски!

– Дядя Ричи, право же…

– Садись, или по закону Генри я тебя свалю.

Волтер напрасно щурится по сторонам.

– Ему не на что сесть, сэр.

– Ему не на что поставить, олух. Тащи наше чипендейлово кресло.

– Перекусишь чего-нибудь? Только не начинай тут строить из себя; как насчёт селёдочки, да на сале поджареной? Совсем никак? Тем лучше. В доме нет ничего, кроме таблеток от спины.

All'erta!

Он начинает запев. Aria de sortita Феррандо. Лучший номер, Стефен, во всей опере. Вслушайся. Опять звучит его мелодичный свист, с тонкими оттенками, переливами обертонов, кулаки его выстукивают такт на укутанных коленях.

Тут на ветру свежее.

Дома упадка, мой, его и всех. Богатым мальчикам в Клонговзе ты врал будто у тебя дядя судья, а второй – армейский генерал. Изыди от них, Стефен. Там нет красоты. Как нет её и в застойной заводи библиотеки Марча, где ты читал поблекшие пророчества Иоахима Аббаса. Чего ради? За стоглавой каменой оградой собора. Ненавистник рода себе подобных бежал от них в дебри сумашествия, и грива его пенилась под луной, в глазных яблоках – отблеск звезд. Гуингм, лошадиноноздрый. Овальные конские лица. Темпл, Хват Малиган, Фокси Кэмпбел. Вытянутые узкие челюсти. Отец Аббас, неистовый настоятель, какой соблазн вложил огонь в их мозги? Пафф!