И вот теперь она собралась уйти, построить свою жизнь заново, без него. Попросила, чтобы ее перевели на другую работу, не в центральном управлении. Ее голос в телефонной трубке казался одновременно и близким, как будто Елена находилась в соседней комнате, и ужасающе далеким. Елена ни разу не повысила тон, и эта ее бесстрастность ранила больнее всего. По-видимому, здесь нечего было обсуждать и не о чем спорить. Это был тон человека, сообщающего очевидные вещи. Два плюс два равно четырем. Солнце встает на востоке.
Брайсон вспомнил свое тогдашнее потрясение.
– Елена, – спросил он, – ты понимаешь, что ты значишь для меня?
Ее ответ – такой безжалостный, что сперва Ник даже не почувствовал боли, – до сих пор эхом отдавался у Брайсона в сознании:
– Я вообще не уверена, что ты знаешь, кто я такая.
Вернувшись из Туниса и обнаружив, что Елена ушла, забрав все свои вещи, Брайсон тут же попытался отыскать ее. Он упросил Теда Уоллера помочь ему в розысках, пустить в ход все доступные каналы. Ему нужно было столько сказать Елене! Но она словно исчезла с лица земли. Елена не желала, чтобы ее нашли, и ее не нашли. Даже Уоллер ничего не смог поделать. Уоллер был совершенно прав, когда давал ей оценку: Брайсон встретил женщину себе под стать.
Алкоголь в достаточных количествах – это новокаин для мозга. Проблема только в том, что, когда он выветривается, пульсирующая боль возвращается снова и единственное средство от нее – новая порция горячительного. Дни и недели, последовавшие за возвращением из Туниса, превратились в череду бессвязных картинок. Картинок, написанных сепией. Как-то Брайсон отправился выносить мусор и услышал шум, отчетливое позвякивание стеклянных бутылок. Должно быть, это звонил телефон. Брайсон не стал поднимать трубку. В другой раз раздался звонок в дверь. На пороге, в нарушение всех правил Директората, обнаружился Крис Эджкомб.
– Ты меня беспокоишь, приятель, – сказал Эджкомб. И он действительно выглядел обеспокоенным.
Брайсону не хотелось думать о том, как выглядел он сам в глазах неожиданного гостя, – неопрятный, непричесанный, небритый.
– Это они тебя послали?
– Ты что, смеешься? Они мне задницу в клочья порвут, если узнают, что я здесь был.
Кажется, Брайсон расценил это как вмешательство в свои дела. Он не помнил, что именно наговорил Эджкомбу, – помнил только, что речь его была очень эмоциональна и категорична. Больше Эджкомб не приходил.
В основном Брайсону помнилось, как он просыпался после попойки, кривясь и моргая, с таким ощущением, будто с него заживо спустили шкуру и теперь у него все нервы наружу. До него доносились запахи: ванильный – бурбона и резкий, можжевельниковый – джина. Брайсон смотрел на себя в зеркало и видел проступившую сеточку сосудов и ввалившиеся глаза. Потом он пытался приготовить себе что-нибудь вроде яичницы-болтуньи, и его с души воротило от одного запаха еды.
Несколько бессвязных звуков, несколько рассыпавшихся картинок. Выпавшее из жизни время: не выходные – три месяца.
Соседи Брайсона по Фол-Чеч проявляли к нему мало интереса – то ли из вежливости, то ли от безразличия. В конце концов, кто он? Бухгалтер из какой-то промышленной компании, верно? Мужика, должно быть, уволили. Либо он из этого состояния выкарабкается, либо нет. Профессионалы такого класса редко вызывают к себе сочувствие. Кроме того, чтобы расспрашивать соседа, как у него идут дела, все-таки надо знать его получше. А в пригородах люди стараются поддерживать некоторую дистанцию в отношениях.
