Далее Мона рассказала, что в одна тысяча семьсот двадцать восьмом году, похоронив маму, Яков Вилимович вернулся на Финский залив и провёл с дочерьми операцию оживления. Иоганн ассистировал ему, но подробных записей и документов об операции не осталось. Это странно. Хотя ведь приезжал ещё… Правда, он обещал Иоганну доработать свою методику и привезти… в крайнем случае передать дополнительные указания, уточнённые рецепты продления жизни… Для нас он оставил три карты, кое-какие записи, а позже нам передали книги, средства на жизнь… Большие средства на долгую жизнь. В записях отец предполагал, что его операция может обеспечить до ста пятидесяти лет жизни… Наверняка… а может, и до трёхсот. При соблюдении таких-то мероприятий и оздоровительных процедур. Извините, я сбиваюсь. – Пауза. – Ах, этот рассказ можно уместить в сотню романов.
Чтобы беседа протекала плодотворно и интересно, нужны доверительные отношения. Мона старалась это делать. Да и Глеб пытался. Пытался, но не мог в нужной мере. Он слушал внимательно, но не от первого лица! Да, есть карты, есть фотографии. Есть Ключи Совпадений! Но всё равно эта женщина для него – Таинственный остров! Ещё он вспомнил, что есть такое психическое отклонение (не заболевание!) у одного человека на миллион, когда этот субъект помнит события пятисотлетней давности. Подробно! Как правило, за другого какого-то персонажа, о ком он всё время думает. Флобер утверждал, что «мадам Бовари – это он сам». Персонификация, свойство писателей….
– Какое-то время Иоганн держал нас с сестрой на даче, потом (опять секретно!) по указанию отца нас вывезли (кажется, в одна тысяча семьсот тридцать четвёртом) в Австрию… или нет… в Пруссию? Да, в одна тысяча семьсот тридцать шестом мы жили в Пруссии.
Я хорошо помню дом и семью Иоганна. Жили в Бремене (это утверждает Даниэла), нас считали дальними родственницами Иоганна. Тогда всё было проще…– Она подбирала слово.
– Шифроваться. Так говорят мои студенты, – помог Глеб. – И был, и не был на лекциях.
Мона улыбнулась.
– Пусть шифроваться. В те годы нас и переправили из России легко. Отец воевал на Балтии – знал и местность, и людей здешних. Много друзей, верных, боевых… И не нужно было тогда ловчить с паспортами, шифровать «возраст». Это потом, в двадцатом веке… Но мы ведь с сестрой легко умеем отводить глаза, читать мысли, раздваиваться… Сейчас… – её лицо опять стало крайне тревожным, – что-то утратили. Три человека, кроме отца, знали, кто мы в действительности: Иоганн, племянник Александр Романович Брюс и кто-то из рода Гордонов, но кто – не установили.
Мона делала паузы в рассказе, вспоминая главное и стараясь это главное донести убедительней. По возможности.
– Следует знать, что отец, проделав с нами свои «волшебства», сделал так, что мы, дочери, будем проживать за десять лет (реальных!) всего один (примерно) год нашей жизни. Сейчас нам примерно триста лет. Это, видимо, предел… Очень скоро мы должны умереть.
Она отвернулась, взяла бокал с вином, отошла к окну, выкурила сигарету и вернулась.
– Иоганн умер в одна тысяча семьсот пятьдесят восьмом. Его брат Людвиг в эти годы жил и работал уже во Франции. Он забрал нас к себе. Во Франции Людвига очень ценили как врача, и круг его пациентов простирался до двора их величеств. Людвиг познакомился с Сен-Жерменом, познакомил и нас с сестрой…
– Ого! – привскочил Глеб. – Это гениальный алхимик и авантюрист? Тот? Его потом призвали в Учителя, в … Шамбалу?!
