– Тот.
– Чтобы вас слушать и не свихнуться, нужно выпивать и… иронизировать.
– Сен-Жермен – важный, влиятельный и загадочный граф – обратил внимание на наши с сестрой способности отводить глаза и прочее. Дядюшка Людвиг заболел и вскоре умер. Теперь Сен-Жермен взял нас на содержание. Я не имею в виду денежные средства (мы, хоть и скрывали это, были богаты), а … этот Сен-Жермен, будучи посвящённым (или предпосвящённым), был ещё и растлителем юных прелестниц, таких как мы. Он всё изучал. Укладывал нас с собой в кровать и играл с нами. Он говорил: чтобы познать всё, нужно открыть все запертые и запретные врата. И мы открывали и получали неизъяснимое удовольствие и истинное блаженство. Я имею в виду не только «постель». У него была идея «Матери мира».
Интересовали его женщины особенные, наделённые страстью и силой. Когда он рассказывал нам о его встречах с Марией Стюарт, а затем с Екатериной Второй… Что опять с вами? Да, это я… увлеклась. Потом, позже о них… Так вот, после близкого общения с графом мы стали буквально читать мысли людей! Особенно мужчин. Их желания. Научились манипулировать людьми, особенно мужчинами. Особенно Даниэла. Нет, нет, мы не использовали свой Дар в корыстных целях. Нет! Наоборот, бедняжка Даниэла прожила в вечной влюбчивости и в вечной зависимости. Наивность! Считает, что нас спасёт Любовь. Та Любовь, что сильнее Смерти. У меня оказалось по-другому… И у нас нет… детей. Не может быть…
Она сделала длинную паузу, о чем-то вспоминая. «Ясно, о чём думает. – Глеб отметил мысленно. – Романы «Мужчины в её жизни».
– Мне похвастать нечем. – Мона тоже читала мысли Глеба. – Настоящей страсти и любви… наперечёт пальцев… За триста-то лет! А сейчас жалею. Слава Богу, хоть куртизанкой была честной. Не только любовницей – и другом, и матерью, и сестрой. А дочерью – нет. – Голос вновь задрожал, затем стал гулким. Уже не здешний, а эхо.
«Эхо времени», – красиво подумал Глеб, и попытался успокоить женщину.
– Куртизанки Венеции остались в истории как самые изысканные, образованные и умелые из женщин.
– Да… Устала… Давайте зажжём свечи, много свечей, послушаем Грига или… Шопена… Что предпочитаете?
– Ноктюрны Шопена… Время-то уже… – ответил Глеб Сергеевич.
– Да, я понимаю. Устали. У меня только пара вопросов. Первый: откуда у вас карты? – Она начала напряжённо вглядываться в лицо Глеба.
– Мне их дал Джеймс Гордон. Они от… вашего… папеньки передавались в его роду.
– Понимаю. Почему он не приехал на встречу со мной сам? Почему поручил это непростое дело вам?
– Он – инвалид, а я его… близкий… коллега и товарищ…
Глеб не должен был ничего рассказывать о клубе.
– Нет, не то. Недоговариваете, – обиделась Мона.
– Да, не имею пока права. Ах, да! Я ведь ваш дальний родственник. Об этом больше знает, быть может, мой дядя, Алекс Яковлевич Юсов. Я говорю это… так… потому что я ещё не осознал этого. Честно, о том, что я и дядя – родственники Якова Вилимовича Брюса, я узнал четыре дня назад. От Джеймса. И о вашем существовании. Но то, что вы и Даниэла – дочери Брюса, не знает ни Джеймс, ни, думаю, дядя. Я с ним не говорил. Он живёт в Петербурге. Джеймс – его приятель, и он, узнав случайно, что я еду на курорт в Карловы Вары, рассказал о вашем тревожном звонке ему. Дал карты, доверил… А почему вы с сестрой прежде не искали каналы, встречи…?
– Да потому, что резко хуже нам стало лет пятнадцать назад. А до этого не хотелось, чтобы наш секрет был раскрыт. Кроме того, если уже совсем честно, жить более и не хотелось. Что ещё может преподнести жизнь? Всё было! Но когда на моих глазах у Даниэлы начали выпадать волосы, портиться зубы, дрябнуть кожа, тускнеть взор… Я ужаснулась, пожалев её, а она меня… Хочу жить!
