Лебедин. Сумская губерния. Февраль 1918.
За ночь дорога через поле сильно промёрзла и твёрдый, колющий снег не позволял перейти на рысь. Но в полдень вышло солнце, колоть подтаяла и генерал навёрстывал потерянное время. Свернул на тропу к домику лесничего. Тот оказался интеллигентным учёным-лесоводом. Вместе приготовили обед, говорили о войне, революции и германском наступлении.
В сумерках Носович уже был под Новой Басанью, но ни в одном хуторе не пустили переночевать. Видя его отчаяние, хозяйка крикнула вслед:
– Через полторы версты поле справа. На другом конце племянник расстроился, место есть. Скажите, от тётки Матрёны с выселков.
На громкий стук отозвался старческий голос. Ворота без скрипа распахнулись и Носович въехал в просторный двор, окружённый хлевом, конюшней и сараями.
– Иван! – крикнул старик. – Служивый с Киева на ночь просится. Принять надоть.
Сын показал на сарай. Носович снял с Малы седло, растёр соломой спину, помассировал ноги и приступил к тщательной уборке, давая по два-три глотка воды каждые пять минут.
– Изволите говорить, поутру отбыли с Киева? – Носович вздрогнул и резко повернул голову. Иван чёрным силуэтом стоял в широкой двери сарая. – Поболе ста вёрст будет-то. Изволили устать? Дозволите уборочку кобылке Вашей сделать? – Неторопливая крестьянская речь и мягкий, вкрадчивый голос, как лунный свет за спиной говорящего, без видимого движения распространялись в сторону генерала. Почувствовал, как похолодели стопы и кисти рук. Решил держать Ивана в поле зрения и проверил браунинг на пояске под мундиром – носил с 1905-го, когда революционная шайка ворвалась в квартиру, требуя “освободить прислугу от буржуйского гнёта”. Носович спустил собаку и замахнулся плетью со свинчаткой. В эскадроне её называли “переносная конституция”:
– Вот вам лекарство от революции! Получай! – через голову по спине ударил симпатичную молодую революционерку. Та беззвучно опустилась на пол, потеряв сознание. Нападавшие в панике бежали, а Носович спрятал девушку у себя, чтобы не арестовала полиция.
– Чего там в Киеве? – продолжал вкрадчиво интересоваться Иван.
– Неспокойно, – осторожно ответил Носович, насыпал Мале овса и развязал свои припасы.
– Извольте в дом, повечерим. – Иван повесил огромный замок и спустил дворового пса. – Как спать изволите, я Вашу кобылку во-вторях напою, овса подсыплю да сенца брошу. Поутру весело пойдёт.
Изба была необыкновенной чистоты, просторная, с вышитыми занавесками на широких окнах. Хозяйка угощала блинами столь вкусными, что Носович не мог себя сдержать, смазывая то маслом, то сметаной.
– Дозвольте спросить, не будете ли господином офицером? – всё также тихо и мягко продолжал расспрашивать Иван.
Носович вздрогнул. Неужели так заметно даже в солдатской шинели? Врать гостеприимным хозяевам не хотелось, но и раскрываться не следовало.
– Эх, кто ж теперь не офицер! Все нонче позаделались не ниже прапоров, – попытался изобразить унтер-офицера из простых, но получилось наигранно, с врождённой лёгкой картавостью.
– Изволили быть командиром 466-го Малмыжского полка? А я, Ваше Превосходительство, конный разведчик 465-го Уржумского. Возил Вам пакеты. У Прохорова Николая, денщика Вашего, останавливался. Сразу признал седло у кобылки-то да как по-особенному растирали, убирали, по глоткам поили. Всё распознал. А когда бригаду получили, я к Николаю прощаться приезжал. Видел, как старые малмыжцы чинно провожали Вас. Только не извольте сумлеваться, знаю, какие нонче времена, никому об Вас не скажу. Тутки немчура кругом, так я поутру околью проведу.
