– Товарищи, смотрите в оба за этим чёртовым жлобом! – нервно крикнул балтиец и Носовича окружили плотнее.
Жлоб! Революционные банды так называют офицеров… Нет… Носович вновь отогнал подозрения. А “товарищи” стали присматриваться к Мале.
– Хороша кобылка? Быстро скачет?
– Хороша, но ничего особенного, – осторожно ответил Носович и вдруг понял: Мала – единственное спасение. Пришпорить, скрыться в лесу, дать круг и в Михайловку. Но отряд неожиданно повернул именно туда. Лошадей поставили в роскошные графские денники и без стука вошли в дом. Прислуга встретила молча, накрыли стол.
– Они тут не в первый раз, – понял Носович.
– Выйдите, – строже, чем прежде попросил Вейсман, когда генерал допивал чай. – Совещание у нас.
– Бежать! Где Мала? – Носович быстро осмотрел двор. – Охрану не выставили. За мной соглядатая не послали. Бежать? Нет, паникую.
Вдруг во двор выбежала старушка-домоправительница и, став у стены дома, чтобы не было видно из окон, позвала пальцем:
– Господин офицер, хватайте лошадь и бегите. Говорят, Вы шпион. Телефонировали в Лебедин. Там расстреляют. Боже мой, сколько господ офицеров постреляли! Что делается! Бегите!
Носович пошёл к лошади, переложил бумаги из кобуры седла за ларь с овсом и… решил остаться, ибо в голове не укладывалась мысль, что можно расстрелять человека, готового защищать Отечество.
Сели на лошадей. Его снова плотно окружили. Опять мелькнула мысль скрыться в лесу. А дальше? Протелефонируют в Сумы, расставят посты и он попадётся очередному вейсману с матроснёй на клячах!
Затемно подъехали к штабу Лебединского отряда. Высокий, широкоплечий матрос лет двадцати пяти с копной чёрных волос под бескозыркой и георгиевскими ленточками до ягодиц лениво расставлял караулы, подкрепляя приказы площадной бранью. По бокам маузер и шашка, за спиной карабин, в правой руке браунинг на ремешке, в левой нагайка. Безразлично выслушал доклад Вейсмана и указал на стул. Пришлось ждать более часа. Вдруг дверь кабинета широко распахнулась, ударив ручкой в стену. Матрос заорал:
– Кто такой?! Чего сидишь?! Молчать! Расстреляю! В каталажку к жлобам!
– Морфинист, – понял Носович.
В общей камере уездного участка было десять юношей, арестованных после неудачного восстания в городе два дня назад. Подросток лет пятнадцати плакал, содрогаясь всем телом:
– Завтра меня расстреляют! Непременно расстреляют! Вас, слава Богу, выпустят, а меня расстреляют. Да, расстреляют. Но я же не виноват! Не участвовал, был в имении у приятеля. Тут все такие. Утром непременно скажите я не виноват.
Носович не ответил, присел на край лавки, прислонился к стене и, подняв воротник, заснул, утомлённый четырьмя днями пути. Проснулся ночью от боли в спине и шее. Юноши по-детски сопели. За дверью после попойки громоподобно храпел караул. Носович осмотрел замки. Сломать легко, браунинг на месте. Бежать немедленно! Посмотрел на юношей. Без них никак, всё равно что бросить свой полк, а с ними тоже невозможно, подстрелят. Помолившись о чудесном спасении Святому Георгию и Божьей Матери, снова крепко заснул. Проснулся от крика матроса:
– За гробами возьми лошадь того с Киева.
Носович до боли сжал кулаки. Чужак управляет Малой! Невыносимо! Ещё больнее стало от мысли, что она повезёт гробы для этих мальчиков. Но этим утром большевики хоронили своих.
В четыре Носовича повели на допрос. Для устрашения восставшего населения конвой был внушительный: четверо конных с шашками наголо и двое пеших с винтовками. Повели в главный штаб на железнодорожной станции. Ждали в тамбуре три часа пока соберётся военно-полевой суд. Председатель брезгливо прочитал послужной список Носовича, осмотрел вещи из кобуры седла и неожиданно заорал:
