Наоми никого не отпускала, а чтобы удержать, использовала свою уникальную и действенную методику – новые технологии плюс чары, Натан же, напротив, только рад был распрощаться с тобой, удалить тебя из списка друзей и оставить болтаться в виртуальном эфире. Наоми считала, что Натан жестоко обходится с друзьями, Натан полагал, что Наоми – маньячка, одержимая чувством собственности. А как же Дуня? Да, у них была близость, секс, но, кроме того, она – героиня его статьи, а его герои часто стремились поддерживать с ним связь, порой с болезненным, пугающим упорством силясь продлить этот исторический миг своей биографии; они не могли согласиться с тем, что их время закончилось, статья о загадочном, сенсационном заболевании опубликована и Натану пора навсегда исчезнуть из их жизни. Героев Наоми обычно казнили или сажали, и обратная связь, как это называл Натан, аккуратненько пресекалась. Дуня считала, что через несколько месяцев умрет, тогда, конечно, связь между ними тоже прекратится сама собой.
В последний раз они беседовали в мрачной послеоперационной палате клиники Мольнара, после того как, согласно процедуре лечения, Дуню снова разрезали и под холодным голубым светом хирургической лампы, превращавшим ее плоть в силикон, а кровь – в пурпурный клейстер, удалили из груди множество маленьких опухолей. Натан сидел на том же пластиковом стуле, Дуня теперь лежала на кровати у двери, а в палате было еще три пациента, которые, кряхтя, ворочались в своих постелях.
– Ты рад? – спросила Дуня. – Теперь у меня есть благодарная аудитория, и тебе легче будет уйти.
– Мольнар, похоже, уверен в успехе. Вот чему я рад, – ответил Натан.
Дуня рассмеялась.
– Мольнар имеет в виду лишь механическое удаление опухолей. Здесь он в самом деле добился успеха. Мольнар знает, что я долго не протяну, но это его уже не волнует.
– Неужели так тяжело настроиться на хорошее?
– Ах, Натан. Тяжело, когда ты становишься сентиментальным, обыкновенным. Ну зачем?
– Эй!
– Удачные фотографии получились? Шокируют? Мольнар повесит их у себя в ресторане, чтоб посетители не скучали, поедая гуляш? Хочешь каламбур? Гуляш – это неверный муж…
– Понял, понял, – Натан терзался, конечно, и не мог улыбнуться. О чем они станут говорить, если Дуня поправится? О ее мечте – вернуться к изучению архитектуры в Люблянском университете и строить элитные дома на берегах Савы вместе с отцом? Ну разве это не сентиментально?
– Я правда сделал пару-тройку удачных снимков во время операции. Понравится ли тебе, не знаю, но пришлю по электронной почте, если хочешь.
Дуня взяла его за руки, притянула к себе. Натан попробовал наклониться вперед, не вставая, но стул был очень уж хлипким, гнулся, корчился, наконец выскочил из-под Натана, и тот остался стоять, согнувшись, как жокей. Дуня снова засмеялась, Натан шагнул вперед и сел к ней на кровать, он пытался устроиться и так и сяк, только прогнувшаяся боковая планка металлического каркаса все равно впивалась ему в бедро.
– Тебя возбуждает, когда Золтан режет мне грудь? Я уговаривала его сделать только местную анестезию, и он почти согласился, но потом придумал какую-то отмазку.
Натану нравились случайные Дунины словечки из лексикона музыкантов-наркоманов шестидесятых, он все хотел спросить, у кого она обучалась английскому, но момент был явно неподходящий.
– Дуня, я не садист. Не псих-бэдээсэмщик. Мне не доставляет никакого удовольствия наблюдать, как тебя режут.
