Кладу книгу, потягиваюсь, тру виски, смотрю на выцветшие обои, на стопки книг, на открытый экран ноутбука. В строке поиска вбито, кроме других слов, имя Елены Раевой, смотрю на трепещущую прозрачную воду сквозь толстое стекло, оттуда на меня взирает мое лицо, плыву взглядом вверх, избегая своего отражения, – ваза заканчивается увядшими розами. Бутоны печально смотрят на меня, они пожухли, почернели. Засохшие цветы нельзя трогать, они такие ранимые – неловкое движение, и они рассыпятся в труху, как женщина. Мне так жаль их выкидывать – их подарили зрители.
Я любуюсь мертвой красотой и думаю о Елене. Я часто о ней думаю теперь, сама не знаю почему. Это ведь она однажды взяла меня за шкирку, швырнула на сцену и прибила гвоздями к ней всю мою кожу. Я пытаюсь вспомнить ее глаза, которые исполосовали меня тогда. Я несу в себе эти ощущения уже больше двадцати лет, но ее голос, ее черты, как она улыбалась, плакала, что происходило тогда на сцене – все забыла. Я тщетно пытаюсь вспомнить тот день, это ведь он виноват, что сейчас я актриса. Недоактриса.
«С великим прискорбием, – писал»… бла бла бла… «весть»… так… «о внезапной кончине нашей даровитой актрисы Клары Милич» – о, это уже интересно – «успевшей в короткое время ее ангажемента сделаться любимицей нашей разборчивой публики. Прискорбие наше тем сильнее, что г-жа Милич самовольно покончила со своей молодой, столь много обещавшей жизнью, посредством отравления. И это отравление тем ужаснее, что артистка приняла яд в самом театре!» Я должна это сыграть. Только бы дали роль, не сыграю – проживу, только бы дали роль, как Елена в «Месье Амилькаре», воспламеню весь зал, каждого зрителя, и актрис заодно всех сожгу. Мне нужна эта роль.
Елена… Интересно, почему я не могу о ней найти никакой информации в интернете. Гугл выдает упоминания имени и фамилии, череду фотографий незнакомых женских лиц. Если бы я ее увидела, тут же бы узнала, но интернет пуст. Мне нужно найти Елену, она мне нужна так же сильно, как новая роль. Я пока не знаю, зачем, может, в ее судьбе есть что-то, что поможет мне. Поможет понять, что делать, как быть, как жить. И жить ли. Она же была звездой в театре. Может, я узнаю, как она стала ей и тогда пойму, как мне выбраться из забвения? Я уцепилась за надорванную ниточку и тяну, задержав воздух на вдохе, в страхе порвать. Интересно, она и сейчас звезда? По-прежнему влюбляет в театр наивных девчонок?
Конечно, может, она из тех актеров-затворников, у которых нет страничек в соцсетях. Странно, что на сайте того театра, где она служила, нет никакой информации – может, она ушла оттуда, например, в другой театр, но в гугле ничего об этом нет; или же в никуда, точнее, куда-то совсем в другую, нетеатральную сторону. Смутная тревога щекочет под ребрами.
Я откидываюсь на спинку стула, разминаю затекшую шею. Значит, нужно перестать думать о ней, чего вдруг я зациклилась. Мой взгляд скользит по погибшим цветам в вазе, по строчкам в раскрытой книге: «…жаловалась, что настоящей роли, как она ее понимает, никто ей не напишет. И петь совсем бросила. Я, брат, виноват! передал ей тогда, что ты в ней школы не находишь. Но все-таки… отчего она отравилась – непостижимо», по открыткам и фотографиям на мудборде, который я вернула на место, по испачканной из «Примадонн», по открытой странице поиска на экране ноутбука, по одной из строчек, которую среди многих других комбинаций выдал гугл – транспортные полицейские установили личность погибшей женщины.
