Я лежу неумытая, с отпечатанной тушью под глазами, молния платья разошлась на спине, голова чешется от лака, не могу пошевелиться. Вокруг меня книги, я слышу их шепот, многоголосый тихий хор окружает, чужие слова сверлят мозг. Или это тело гудит от усталости?
Мысли мусолят события дня. Мало того, что оказывается в театре будут ставить не «Месье Амилькара», а «Клару Милич» Тургенева, – Витя на корпоративе сказал, типа, новый режиссер предложил «Амилькара», но это французская пьеса, а в репертуарной политике курс на русскую классику, дух патриотизма, традиционные ценности, все дела, поэтому остановились на Тургеневе, девчонки просто еще не в курсе, – так потом было еще и это: «Знаете, мы, конечно, вам заплатим сейчас, но больше не зовите ее. У вас есть ведущие помоложе? Позажигательнее, что ли?»
Два часа назад я сидела в перерыве между блоками корпоратива на ящике водки в вонючей подсобке, в углу была рассыпана отрава для крыс, моя одежда и сумка валялись на грязном липком полу, я сбросила каблуки, пялилась на большой палец ноги, который вылез из дырки в колготках, и слушала душный шепот за дверью.
Да и закончился корпоратив дракой: один из гостей подвыпил и стал рассказывать, что у него брат погиб, кто-то в компании посмеялся, якобы сам же пошел, кто его заставлял, все бабки якобы, алчность его убила, чего теперь жаловаться, да он мобилизованный был – крикнул перепивший в ответ и со всей дури двинул тому в челюсть. Подлетели остальные, завязалась пьяная возня, потом скорая, полиция, хорошо еще, что обошлось без тяжелых травм.
В такси по дороге домой было трудно глотать, стоял дурацкий ком, я все пыталась и пыталась его сглотнуть, резало глаза. Это все «Месье Амилькар» и та актриса, которую зачем-то вспомнила.
Да и день был сложный, как-то сразу все навалилось. Зато в этом месяце хозяйка не выселит из квартиры, денег хватит заплатить.
Я лежу, смотрю на себя из счастливого прошлого, подвешенную на мудборде, и думаю о Елене. Я вспомнила, как звали проститутку из «Месье Амилькара», то есть актрису, которая ее играла – Елена Раева.
Я думала о ней весь вечер. Силюсь представить ее лицо, но выхватываю из памяти только обломки, накладываю их на мутные черты моего молодого лица с фотографии, черные тени смешивают их, и кажется, что уже Елена смотрит на меня с мудборда. Она теперь мое зеркало.
Прямо по ее лицу ползет маленькое черное пятно. Я нащупываю тапок возле матраса, хватаю его и изо всех сил швыряю. Доска с грохотом падает, а на упавшей фотографии остаются раздавленные внутренности таракана.
«…Сквозь прищуренные ресницы… обращены… но… поразила неподвижность этого лица»… ага, неподвижность, «…лба, бровей – и только при ее страстном вскрике»… страстный вскрик будет «…он заметил, как сквозь едва раскрытые губы»… бла бла бла… ага, вот дальше… «она… робела»… робела, значит, «…небольшая книжка слегка дрожала в ее пальцах»… это тоже запомнить – дрожь в пальцах. Хотя, может, он вообще все по-другому будет делать – у Тургенева брюнетка с цыганскими глазами, а он, может, светленькую захочет, как я, не во внешности же дело. Надо найти ее речь. «Аратов заметил… унылости»… ага, унылость тоже запомнить… О, вот, наконец-то, дошла до речи… «Я к вам пишу, чего же боле»… твою мать, письмо Татьяны. Опять молодая героиня, опять не моя роль. Хотя… ну а вдруг режиссер решит сделать что-то типа воспоминаний и ему понадобится на Клару актриса среднего возраста. И опять Сапожникова? «Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой, я знаю…», да, знаю, двадцать лет уже знаю, ты мне послан богом, до смерти ты хранитель мой, блядь.
