Азиатская конная дивизия являла собой унылое зрелище: пара сотен голодных, оборванных людей, спасающихся от стужи у нескольких костров. Многие бойцы были одеты на манер первобытных людей в шкуры, вид имели дикий. В лагере не нашлось врача, и тяжелораненые лежали в одной юрте. Она отапливалась с помощью буржуйки коровьим кизяком, который оказался плохо высушен и больше тлел, чем горел, при этом безбожно чадя. Еще было множество вырытых в земле нор, перекрытых сверху брусом, так называемых землянок, – в них и жили бойцы Унгерна. Вся эта картина подействовала на меня угнетающе. И этой армии так боялись китайцы! Генералы Поднебесной наверняка не подозревали о том, что против их хорошо укрепленного десятитысячного гарнизона с десятками орудий, пулеметов, бесчисленным количеством патронов и снарядов выступит какой-то безумец, ведущий несколько сотен плохо вооруженных, замерзших и оголодавших оборванцев.
– Рерих, в штаб! – Ход моих горьких размышлений прервал боец, который указал мне на находящуюся в стороне от других юрту и спешно удалился.
В юрте штаба стояла чугунная печь, рядом с ней на ящики из-под снарядов был водружен фанерный щит, служивший столешницей. На нем лежали нарисованные от руки карты и схемы, а также горела керосиновая лампа. Вместо стульев вокруг были расставлены небольшие ящики из-под патронов. Остальное пространство юрты занимали сундуки, кули, брезентовые мешки, по стенам было развешено вяленое мясо, издававшее тухловатый запах, к которому, впрочем, я вскоре привык. Среди тюков и ящиков я с удивлением заметил смиренно сидящего монгольского старца. Он был как бы частью интерьера, причем частью весьма колоритной. Весь увешанный амулетами, в диковинной шапке, с четками из птичьих черепов – скорее всего, шаман или прорицатель.
Унгерн сидел за импровизированным столом и терпеливо ожидал того момента, когда я, ознакомившись с обстановкой «штаба», переведу свое внимание на него.
– Ну что, Рерих, осмотрелся? Что скажешь?
– Роман Федорович, признаюсь честно, ваша дивизия произвела на меня гнетущее впечатление.
– Давай без имен-отчеств, называй меня или Унгерн, или Дедушка, как меня казачки за глаза кличут. Честность и прямоту я ценю, состояние твое понимаю, но вот что скажу теперь… не видел ты мою дивизию месяц назад! Сейчас положение у нас куда лучше, и людей добираем, и провизию монголы поставлять начали, оружием разживаемся худо-бедно. Не гляди на меня сычом, это не все мои люди, завтра с тобой съездим в другой лагерь, к Резухину, там другая половина моих бойцов. Они обложили западные дороги, ведущие в Ургу, так что торговые караваны с Улясутайского тракта теперь попадают к нам в руки. Скоро возьмем под контроль Троицкосавский тракт и получим пополнение состава. Сам ведь знаешь, большевики отжимают остатки русской армии вглубь страны. Много народу без дела по дорогам шляется, и военного, и штатского, а нам сейчас любой сгодится.
– А мне что же прикажете делать? – Энтузиазма в моем голосе было не много.
Унгерн нахмурил брови и некоторое время молчал.
– Слушай сюда, Рерих… Свой выбор ты сделал, отпустить тебя я теперь не могу, так что отбрось все лишние мысли и примени свою смекалку для того, чтобы организовать мне в дивизии интендантскую службу. Провизии, фуража и боеприпасов должно быть у нас с запасом, и медицину наладь заодно. За саботаж я люто наказываю, это ты очень быстро уяснишь. Не советую хитрить со мной и разводить канцелярщину. Давай-ка выпьем, братец, чаю… и кристаллы свои доставай, мне сегодня спать никак нельзя!
